Страница 3 из 6
Во всяком случае, мы возьмем на себя смелость сделать вывод: массовые репрессии в СССР привели к тому, что уголовный жаргон перестал быть замкнутой лексической системой, которую используют исключительно между собой и в своих целях профессиональные преступники. Значительно обогатившись за счет просторечной и диалектной лексики, профессиональных арго, "блатная феня" в своем измененном виде стала языком общения всех арестантов независимо от их "масти" и положения в лагерном мире. Позже это обстоятельство обеспечило жаргону проникновение из лагерей на волю и значительное влияние на язык свободного общества - как просторечный, так и литературный.
МЫ УЖЕ УПОМИНАЛИ, что так называемая "блатная музыка" (ныне уже уголовниками так не называемая) бережно сохраняет диалектную лексику. В этом легко убедиться. Например, слово "гаман" ("гаманец", "гаманок") - так на жаргоне называют кошелек - занимает почетное место во всех словарях "воровского" языка. Однако на Севере России никто даже в голову не возьмет, что оно - жаргонное (как, впрочем, и в казачьих станицах). В жаргон "гаман" попал из русских диалектов, в русские диалекты, соответственно, - из церковно-славянского языка, который, в свою очередь, заимствовал слово из татарского! В татарском (и персидском) хамьян, хам-ян - кожаный или матерчатый кошелек для денег, иногда в виде пояса.
Другое "блатное" словечко - "ла/нтух", "лантухи". "Лантухом" называют на жаргоне широкую повязку на рукаве (например, у дежурного офицера или активиста-осужденного), "лантухами" - краденые носильные вещи, а также - уши ("Чего ты лантухи развесил?"). В "воровское" арго слово попало из диалектов юго-запада России, где "лантухом" называли мешковину. В казачьих говорах "лантух" - платок (через польск. "Lаntuch" из немецкого "Leintuch" полотно).
"Лепень" - так "жулики" и арестанты называют пиджак. У этого словечка богатая история! На языке бродячих торговцев - "офеней" так назывался платок (и расписной женский, и носовой). Видимо, от церковно-славянского "ле/пота" - красота: женские платки и шали расписываются узорами. Поначалу и у "блатных" слово лепень обозначало носовой платок: надо заметить, что "урки" и "сидельцы" расписывают такие платки различными рисунками и дарят друг другу, а также посылают родным. Однако в период "сучьей войны", когда в противовес "старой" "фене", известной "гадам" (предателям "воровской идеи"), стала создаваться новая, "честные воры" носовому платку дали название "марочка" (от русского "марать" - пачкать). "Лепень" же превратился в пиджак, вытесняя прежний "клифт" (хотя так и не вытеснив его окончательно).
Чрезвычайно интересна этимология слова "бабки". Сейчас его справедливо относят к просторечной лексике. Но сюда "бабки" перекочевали через посредство "воровского" арго, потому многие словари до сих пор дают пометку "жаргонное". Так, Всеволод Крестовский в "Петербургских трущобах" объясняет читателю, что на тайном языке преступного мира Петербурга слово "бабка" (а также "сора") значит деньги.
Как видим, поначалу слово имело и единственное число (сегодня "бабки" употребляются лишь во множественном). Это не случайно, поскольку уголовным арго оно заимствовано опять-таки из русских говоров! В крестьянском быту "бабкой" (также "бабой") называли несколько составленных один к другому снопов на жниве (от 10 до 13), из которых один клали сверху этой "пирамиды". Издали такое "сооружение" действительно напоминало русскую бабу в сарафане. "Бабками" считали часто урожай: "сколько ты бабок снял?" Рассчитывались нередко тоже "бабками". Вспомним по этому поводу знаменитого ершовского "Конька-Горбунка":
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку...
Под "черной бабкой" Ершов разумел снопы ржаного хлеба.
Позже слово стало употребляться во множественном числе - под влиянием русской игры в "бабки". В жаргоне наряду с устойчивым оборотом "снимать бабки" сохранились и "игровые" выражения - "сшибать бабки", "подбивать бабки". По смыслу синонимичные, они, однако, имеют разное происхождение.
Вот ведь сколько интересного может поведать "блатная феня", якобы "засоряющая" великий и могучий русский язык! И это - лишь цветочки. Знаете ли вы, что некоторые "воровские" слова и выражения уголовный мир перенял у мира дворянского? Например, такое словечко, как "тасоваться", на которое с жаром нынче набрасываются языковеды-пуристы. Но ведь еще Александр Сергеевич Пушкин в стихотворении "Пирующие студенты" обращался к своему приятелю Михаилу Яковлеву:
С тобой тасуюсь без чинов,
Люблю тебя душою...
Что же, теперь и это место у Пушкина вымарывать, как заменяют точками нецензурную лексику, которую он использовал в стихах?
Да разве речь идет только об отдельных словах? А сколько могут рассказать десятки фразеологических оборотов уголовно-арестантского языка! Например, "блатным", "грубым", "мерзким" считается выражение "водить обезьяну" - затягивать время, мешкать; также - надоедать, бродить бесцельно, приставая к кому-либо. Однако на самом деле этот фразеологический оборот тесно связан с народными свадебными обрядами. На свадьбах существовал целый ряд таких веселых обрядов с переодеваниями. Кого-то наряжали "медведем", и он бродил с "цыганом" (в подражание ярмарочным цыганам). Переодевались также в "шарманщика" и "обезьяну": "После венчания все с родства одеваются, как у клоуна, и водят обезьяну, веселятся" ("Словарь русских донских говоров"). Был на свадьбах и обычай "водить кобылу": "Белую кобылу водють: лантухом накроют двух людей, и ходють они по свадьбе. Кобыле мед дают, водку" (там же). Разумеется, подвыпившие "обезьяны" и " кобылы" становились назойливыми, теряли чувство меры, приставали к гостям... Кстати, на Дону до сих пор наряду с выражением "водить обезьяну" существует синонимичное "водить кобылу".
Интересно, что близкие по смыслу фразеологизмы существуют и в других языках. Например, в немецком есть оборот "mit einem Affen nach Hause kommen" (букв. "прийти домой с обезьяной"), что значит - прийти пьяным, "под мухой". Так что не одни мы такие "распущенные"...
Недооценка взаимовлияния уголовного жаргона и других условных языков, а также народных диалектов, литературного языка, к сожалению, нередко приводит лингвистов, филологов к неверным выводам и гипотезам. Вот хотя бы слово "липа" - обман, фальшивка, подложный документ. Уже с начала 20-х годов оно вторгается в активное просторечие и даже в язык литературы. У Есенина в "Анне Снегиной": "Купил себе "липу и вот...", с примечанием автора: "Липа подложный документ". Бесспорно, что заимствовано слово из воровского арго. Но далее верную этимологию лингвисты дать не могут. В прекрасном "Историко-этимологическом словаре" П. Черных без особых оснований утверждает: "Первоисточник - жаргон картежных шулеров, откуда, по-видимому, оно попало и в воровское арго. Ср. у Даля липо/к - в шулерской карточной игре: "мазь, л и п к а я, но не маркая, которою спаиваются две карты и дают средство ставщику вскрыть любую; липко/вое очко - "этою же мазью наклеенное очко, которое легко отстает, если шаркнуть картою". Честно говоря, звучит очень неубедительно; даже не языковеду ясно, что между "липком" и "липою" дистанция огромного размера, тем более между прилагательными "ли/повый" и "липко/вый". Явная натяжка.