Страница 18 из 93
An Out-low.
XIV
Танюша меняется очень быстро, прямо не глазах: я пару раз отвел ее в уборную, и после этого она начала ходить туда сама. Ест ложкой, и опять-таки она научилась чуть ли ни с первого раза. Резким, визгливым, скрежещущим голосом повторяет все слова. Казалось бы - потрясающий, невероятный успех, чудо, которое, если вдуматься, хлеще всего, что творил сам Иисус Христос, - идиотка становится человеком! Ан нет. Далеко не так все просто: если она не хочет есть или пить, то способна просидеть совершенно неподвижно часами. Повторяя слова, она абсолютно не понимает их смысла, и даже не пытается вникнуть в него, хотя и пользуется ими, когда ей что-либо нужно. Это трудно объяснить словами, но это видно любому мало-мальски понимающему человеку. Да, она ест ложкой, но нужно видеть движения, которыми она делает это! Пластика, не имеющая ничего общего с человеческой. У нее совершенно нечеловеческая, неописуемая походка, как у деревянной статуи, чьи ноги переставляет кто-то, кто никогда не видел, как люди ходят. Она молча, неподвижно сидит в углу, толстая, пучеглазая, без шеи, с открытым ртом, похожая то ли на идола, то ли на какую-то первобытную амфибию, и глаза у нее не шевелятся. Полное отсутствие нервной деятельности? Вряд ли: в остальном - странные, но совершенно поразительные успехи. Тут имеет смысл говорить даже не о двух, а о трех планах происходящего: она обретает какие-то навыки, проявления их - выглядят совершенно дико, как будто ее не научили двигаться, а вставили какой-то блок, который при нужде включается и производит... Как бы это поточнее выразиться? Минимально-необходимый набор мышечных сокращений. Не весь - набор, иногда даже - не вполне тот, но все-таки подходящий случаю набор мышечных сокращений, поскольку движениями называть это язык как-то не поворачивается. И третий план происходящего: в том, что уже встроено, она, похоже, марионеткой быть перестает, это - уже ее собственное, ее часть, способная действовать хотя бы отчасти самостоятельно. После того, самого первого инцидента, который так нас напугал, ничего подобного больше не повторялось, она сидит себе и сидит... Хорошо, конечно, что с ней стало куда меньше возни, но этот ее новый облик иногда просто пугает, не знаю даже - почему. Если же постараться коротко подытожить творящееся с ней, то можно сказать так: в теле идиотки идет последовательный монтаж души, в потенциале, может, и разумной, но уж во всяком случае нечеловеческой... Не царапается, хотя орать, бывает, и орет еще, особенно по ночам. Интересно, кончится ли на этом, или же изменения продолжатся? А если да, то чем они закончатся? Но для сегодняшнего дня это еще дале-еко не все, о чем можно написать. Вчера у нас на физкультуре был первое в этом году занятие по лыжной подготовке: это мы взяли лыжи, проехались две остановки на трамвае, и переоделись, как обычно, в раздевалке "Альбатроса", там прямо через две улицы - и улица Крайняя (так и называется!), а за ней - то, что называется лесопарковой зоной, в переводе на русский язык - "чисто поле на холмах, да с перелесками" и тянется это дело до реки, и за рекой. Ну, побегали кругами, только это я разошелся, во вкус вошел, потому что соскучился за семь месяцев, а урок-то и кончился. Нас, как овец, пересчитали по головам, и сообщили особым, "строевым" голосом, что: "урок окончен". У меня лично - лыжи свои, и решил я, если уж так получилось, и еще покататься часика два-три. Слава богу, проблем с барахлом у меня теперь, благодаря униполярному вывороту, нет никаких, - свернул, и как нет его, ни капли не мешает. Я хорошо вошел в ритм, увлекся, и только пар валил от свитера, да лыжи свистели. Где-то через час начало смеркаться..."
Где-то через час начало смеркаться, но соскучившиеся по работе мышцы, разогревшись, будто бы зудели и требовали еще большего напряжения, еще большей скорости, ритма еще более напряженного... Чего-то на грани неистовства, и он несся вперед все быстрее, как стрела слетал с пологих склонов, только встречный ветерок свистел в ушах, да снег морозно визжал под лыжами. Была особая красота в бескрайней снежной белизне, безлюдьи, темнеющем небе над далеким горизонтом, даже в подчеркнутой, аскетической, отрешившейся от жизни черноте голого леса, даже в мертвых сухих стеблях прошлогоднего бурьяна, упрямо торчащих сквозь снег. Особенное удовольствие доставляло, помимо стремительных спусков под уклон, вдруг сбросить скорость и вроде бы как вообще без усилий, по прямой, но и с боковым скольжением проплыть с замирающим шорохом вдоль опушки леса, и тогда казалось, что это сами деревья, словно притянутые невидимым канатом, надвигаются на него и проплывают мимо. Ожесточенно прищуренные глаза его видели все, а обстановка вечернего, морозного безлюдья создавала особое настроение отрешенности и Дороги Никуда. И вдруг он понял, что никогда не был в этом месте. Более того, - не представляет даже, где бы могла найтись подобная степная ширь, с трех сторон не имевшая ни конца, ни края, и где, в какой стороне от почтенной лыжной базы "Альбатрос" растет такой лес исполинских черных деревьев, что бесконечно, насколько хватает глаз, продолжается в обе стороны по правую руку от него. Некоторые деревья выступали из общего строя, словно в отчаянии простирая в стороны руки своих громадных, кривых черных сучьев, что бесконечно ветвились, образуя шарообразную крону. Между стоящих вроде как поодаль друг от друга древесных гигантов только изредка виднелись стволы потоньше, темнели чахлые силуэты каких-то хвойных деревьев, да торчали растрепанные метлы кустарника. Лыжник остановился, растерянно оглядываясь по сторонам, и почуял, как сердце его гулко бухнуло, пропуская удар, от понимания того, что он все-таки не знает дороги. Незаметно загипнотизированный тишиной и неподвижностью, он замер и простоял какое-то время без мыслей, не осознавая, где он и что с ним. Из оцепенения его вывел громкий, какой-то плотный визг снега под лыжами. Как будто целый полк шел на лыжах в ногу и церемониальным маршем, или Гаргантюа смазал свои из цельных стволов тесанные - да и вышел себе прогуляться вдоль опушки на сон грядущий. Он повернул голову в сторону шума и увидал вдруг, как из-за ближайшего отрога безмолвного леса вдруг выдвинулись, чуть кренясь на один бок, и заскользили вдоль леса по направлению к нему две странных снаряда под парусами. Это были настоящие сухопутные корабли, выкрашенные в белый цвет и попирающие снег своими огромными полозьями. Огромные, прогонистые корпуса не уступали размером фюзеляжу хорошего самолета и двигались настолько плавно, что скольжение их казалось бесшумным невзирая даже на хрустящий, скрипучий крик рассекаемого полозьями белого снега. И вообще, согласное, плавное скольжение двух белых кораблей на фоне почти совсем уже померкшего неба делало их похожими на призраки, вызывало ощущение полнейшей ирреальности происходящего. И только спокойный, желтый, очень какой-то домашний свет, горевший в круглых окошках успокаивал, убедительно доказывая присутствие людей. Движимые невидимыми лебедками, неторопливо спустились одни и поднялись другие, поменьше, паруса, и ближайший из буеров-гигантов, накренившись, подкатился к нему. Еще раз в сложном движении двинулись поворотные полозья, корабль замедлил ход, а потом и вовсе замер, остановленный двумя враз выдвинувшимися из под днища тормозными стержнями с основанием в виде массивной металлической спирали. В нависающей над ним выпуклой стене медленно растворился люк в виде вертикального овала, а из него, со звоном зацепившись за край, выскользнула легкая металлическая лесенка и появился какой-то мужчина. Свет падал на него сзади, и оттого трудно было разглядеть, какое у него лицо. Видно было только, что человек этот - бородат и массивен. Держась за края люка, он несколько мгновений разглядывал фигуру внизу, а потом сделал не требующий перевода приглашающий жест и произнес:
-WellСome!
Господи, только этого не хватало! Но, с другой стороны, они должны знать по крайней мере, где находятся, и если уж сказать не смогут, то, может, хоть карту покажут... Придется подниматься. Он отстегнул лыжи и, несколько тяжелее, чем ожидал, поднялся по крутому трапчику. В ярко освещенном тамбуре незнакомец сказал ему по-английски и еще что-то, но он был, согласно школьной классификации, "немцем", хотя и подозревал при этом, что попытка его беседовать с немцем настоящим была бы, пожалуй, не намного более успешной... Поэтому он только развел руками: