Пятое Евангелие

Глубоко в его Душе откладывались боль и страдание о том, что ведь тогда еврейскому народу были даны величайшие истины Мира, что тогда также тела этого народа были такими, что они могли понимать эти откровения, что однако теперь времена стали другими, что также тела еврейского народа стали другими, так что они не могли более понимать древние откровения пра-отцов.

Некое колоссально раздирающее, болезненное переживание было это для Иисуса, что он должен был сказать себе: Тогда было понимаемо, что учили древние пророки, понимаемым был еврейским народом язык Бога, сегодня, однако, не есть никто здесь, кто его понимает; глухие уши были бы проповедуемы. Такие слова не есть более на месте; нет более ушей здесь, которые их понимают! Неценно и бесполезно есть все, что можно было бы сказать таким способом. - И как совместно схватя то, что он в этом направлении имел сказать, говорил Иисус из Назарета своей матери: Это не есть более для этой Земли возможно откровение древнего Иудаизма, ибо древние Иудеи не есть более здесь, чтобы его принять. Это должно быть рассматриваемо как нечто нестоящее на нашей Земле.

И достопримечательным способом слушала его мать спокойно, как он говорил о неценности того, что было ей наисвятейшим. Но она его сердечно любила и чувствовала только свою бесконечную Любовь. Отсюда, перешло нечто в нее из глубокого чувство-понимания того, что он имел ей сказать. И затем продолжал он разговор дальше и пришел к тому, чтобы доложить как он странствовал в языческие Культовые места и что он там пережил. Просветлилось в его Духе, как он упал в обморок у языческого алтаря, как он слышал измененный голос Батх-Кол. И здесь прояснилось ему нечто как некое воспоминание древнего Заратустра-Учения. Он не знал точно, что он носил Заратустра-Душу в себе, но древнее Заратустра-Учение, Заратустра-Мудрость, древний Заратустра-Импульс восходили во время разговора в нем. В сообществе со своей матерью переживал он этот великий Заратустра-Импульс. Все красивое и великое древного Солнце-учения восходило в его Душе. И он вспоминал: Как я лежал у языческого алтаря, здесь слышал я нечто, как некое откровение! - И теперь пришли в его воспоминании слова превращенного Батх-Кол, которые я ведь вчера высказал, и он говорил своей матери:

Аминь (АУМ)

Царят Лукавые

Порождают себя отвязанной Я-самостью

От другим задолженного Самости-долга

Переживаются в ежедневном Хлебе

В котором не царит Небес Воленье

В котором Человек себя отделил от Их Царства

И забыл Их Имена

Своих Отцов в Небесах

Amen (AUM)

Es walten die Ьbel

Zeugen sich lцsender Ichheit

Von andern erschuldete Selbstheitschuld

Erlebet im tдglichen Brote

In dem nicht waltet der Himmel Wille

In dem der Mensch sich schied von Eurem Reich

Und vergaЯ Euren Namen

Ihr Vдter in Himmeln.

И все великое также Митрас-служения ожило с ними в его Душе и представлялось ему как через внутреннюю гениальность. Много говорил он со своей матерью о величии и глории (Glorie) древнего Иудаизма. Много говорил он о том, что жило в древних Мистериях народов, как совместно сливались отдельные Мистерии-служения Передней Азии и Южной Европы в этом Митрас-служении. Но одновременно носил он в своей Душе страшное ощущение: как мало-по-малу это служение изменялось и приходило под демонические власти, которые он сам пережил приблизительно в своем двадцать четвертом жизненном году. Пришло ему все в чувство, что он тогда пережил. И здесь являлось ему древнее Заратустра-Учение как нечто, для чего люди сегодняшнего времени не являются воспринимающими. И под этим впечатлением говорил он своей матери второе значимое слово: Когда также обновленными стали бы все древние Мистерии и культы и все то вливалось бы, что однажды было великим в Мистериях Язычества, люди чтобы это внимать, не есть более здесь! Все это есть бесполезно. И выходил бы я и возвещал бы людям то, что я как измененный голос Батх-Кол слышал, делал бы я возвещение тайны, почему люди в своей физической жизни не могут более жить в сообществе с Мистериями, или возвещал бы я древнюю Солнце-мудрость Заратустры, сегодня не есть люди здесь, которые это бы поняли. Сегодня все это в людях обернулось бы в демоническую сущность, ибо это звучало бы так в человеческих Душах, что уши не есть здесь, чтобы такое понимать! Люди прекратили мочь слышать то, что однажды было возвещаемо и слышимо.

Ибо знал теперь Иисус из Назарета, что то, что он тогда слышал как измененный голос Батх-Кол, который ему воззвал слова: Аминь, царят Лукавые" - было неким пра-древним святым учением, было некой все-царящей молитвой в Мистериях, которой молились в Мистериях-местах, что сегодня было забыто. Он знал теперь, что то, что ему было дано, было неким указанием на древнюю Мистерию-мудрость, которая нашла на него, как он был отрешенным у языческого алтаря. Но он видел одновременно и выразил это также в том разговоре, что не существует никакая возможность это сегодня опять-таки принести к пониманию.

И затем вел он этот разговор с матерью дальше и говорил о том, что он в кругу Ессеев принял в себя. Он говорил о красоте, величии и глории учения Ессеев, вспоминая большую мягкость и кротость Ессеев. Затем сказал он третье значимое слово, которое ему взошло в его визионарном разговоре с Буддой: Не могут все-же все люди стать Ессееями! Как прав был все-же Хиллел, как он говорил слова: Не обособляй себя от совокупности, но свершай и действуй в совокупности, неси свою Любовь к твоим собратьям-людям (Nebenmenschen) ибо когда ты есть один, что есть ты тогда? Так делают это, однако, Ессеи; они обособляют себя, они оттягивают себя со своим святым жизне-поведением назад и приносят через это несчастье над другими людьми. Ибо люди должны через это быть несчастными, что они себя от них обособляют. - И затем сказал он матери значимейшее слово, тем что он рассказал ей переживание, которое я вчера оговаривал: Как я однажды после некого интимного, важнейшего разговора с Ессееями уходил прочь, здесь увидел я у главных ворот, как Люцифер и Ариман убегали оттуда. С того времени, дорогая мать, знаю я, что Ессеи через свой способ жизни, через свое тайное учение сами себя от них защищают, так что Люцифер и Ариман должны от их ворот убегать. Но они посылают через это Люцифера и Аримана прочь от себя к другим людям. Ессеи становятся счастливыми в своих Душах за счет других людей; он становятся счастливыми, потому что они себя сами спасают от Люцифера и Аримана! Да, некая возможность не существует, чтобы восходить туда, где объединяют себя с Божественно-Духовным, но только отдельные могут это достигать за счет большого множества-толпы. Он знал теперь: Ни Иудейским, ни Языческим способом, ни Ессеевским способом не принести всеобщему человечеству взаимосвязь с Божественно-Духовным миром.

Это слово вбивалось устрашающе в Душу любящей матери. Он был во время этого целого разговора объединен с ней, как одно с ней. Целая Душа, целое Я Иисуса из Назарета располагались в этих словах. И здесь хотел бы я обратиться к некой тайне, которая имело место до Иоанново-Крещения в этом разговоре с матерью: Нечто перешло из Иисуса к этой матери. Не только в словах высвободилось в борьбе это все из его Души, но потому что он так тесно был с ней объединен со своего двенадцатого года, перешла с его словами его целая сущность к ней, и он стал теперь таким, что он как вышел из себя, как если у него его Я ушло прочь. Мать, однако, имела некое новое Я, которое погрузилось в нее. И после-исследуют, пытаются выведать, что здесь произошло, то устанавливается следующее достопримечательное.

Целая страшная боль, страшное страдание Иисуса, которое высвободилось в борьбе, излились в Душу матери и она чувствовала себя как одно с ним. Иисус, однако, чувствовал, как если все, что с его двенадцатого года жило в нем, ушло якобы прочь во время этого разговора. Чем больше он об этом говорил, тем больше становилась мать наполненной всей мудростью, которая в нем жила. И все переживания, которые с его двенадцатого года жили в нем, они оживали теперь в Душе любящей матери! Но из него были они как исчезнувшими прочь; он как вложил в Душу, в сердце матери то, что он сам пережил со своего двенадцатого года. Через это превратилась Душа матери.