Миллион завтра

Наученный опытом, Карев кивнул. Он еще раньше обратил внимание на то, что Баренбойм не слишком поверил в смертельную опасность, нависшую над его головой. Частицей своего естества он испытывал раздражение, что является целью атак убийцы, но огонь в камине так мило грел его ноги, а шотландское виски так мило грело его желудок, что Карева охватило бешенство, превратившее усталость в наслаждение.

— Не вижу трудностей, — сонно сказал он. — Я хотел бы сотрудничать с Теодором, когда он будет искать мою жену. Догадываюсь, что одновременно он позаботится и о том, чтобы я был жив и здоров.

— А я догадываюсь, что как доктор, — вставил Гвинни, потирая руки, смогу потребовать дополнительный гонорар за врачебную опеку.

— Кстати, Вилл, ты же у нас выздоравливающий, — сказал Баренбойм. — Ты уже был у врача?

— Еще нет. Я привык работать на половину мощности.

— Я не знаток в этом, но тянуть не следует. Я пришлю тебе нашего врача.

— Не беспокойся, — ответил Карев, в котором вдруг ожила неприязнь к госпиталям. — Утром я навещу своего.

— Хорошо. Пусть пришлет счет в «Фарму».

— Спасибо. — Карев поймал себя на том, что едва не заснул. — Пожалуй, мне пора идти домой.

— Это необязательно, — с удивительной горячностью произнес Плит, все время сидевший неподвижно на своем невидимом викторианском стуле, поигрывая брелоком в виде сигары. — Предлагаю вам ночлег у меня.

Карев отрицательно покачал головой.

— Я все же предпочитаю вернуться домой, — ответил он. — Именно там могла бы искать меня Афина.

Он встал и, убедившись, что Гвинни знает его домашний номер, вышел и сел в болид. Когда он доехал до дому, ноги его на каждом шагу подгибались, и он заснул, едва лег.

Проснулся он утром и сразу же вернулись опасения за жизнь Афины, которые так легко рассеялись вчера аргументами Баренбойма. Из рассуждений председателя вытекало, что ни у кого нет причин убивать Афину, однако точно так же не было причин убивать и его. Тем не менее четырежды в течение одних суток он был на волосок от смерти. Карев сделал себе легкий завтрак, состоявший из яиц и сока цитрусовых, хотя и не чувствовал голода, а после завтрака подошел к видеофону и соединился с доктором Вести. Он договорился встретиться с нем в десять, а свободное время использовал на удаление щетины и поиски чистой одежды.

Кабинет доктора Вести располагался на восьмом этаже Центра медицинских наук. Карев явился туда пораньше, но кибернетическая секретарша не заставила его ждать, а сразу впустила в кабинет. Похожий на ученого, Вести, который остудился только после шестидесяти, указал на стул.

— Добрый день, Вилл, — сердечно сказал он. — У тебя что, проблемы с адаптацией?

— То есть?

— Из твоей компкарты следует, что вы с Афиной недавно зарегистрированы в Министерстве здоровья, как бессмертные. Я думал, что, может…

— Ах, вот оно что! Нет, это не гидра вожделения поднимает свою голову, а… Можешь ли ты что-то посоветовать для проколотого легкого?

Карев рассказал, что с ним случилось, не объяснив, правда, почему так внезапно и не предупреждая никого покинул полевой госпиталь.

— Вообще-то я должен тебя поблагодарить, Вилл, — сказал Вести, задумчиво разглядывая его. — За почти восемьдесят лет врачебной практики я впервые сталкиваюсь с колотой раной. Разденься до пояса, и я посмотрю, что они с тобой сделали.

Он включил стоящий на столе выход компьютера и запросил подробную информацию о лечении Карева в госпитале в Африке. После едва заметной паузы устройство выплюнуло ленту бумаги, которую Вести с интересом изучил.

Отложив ее, он снял с груди Карева повязку. Пока он теплыми, сухими пальцами ощупывал область раны, Карев старался не смотреть вниз.

— Выглядит неплохо, — сказал наконец Вести, хотя в его голосе звучало сомнение. — Когда точно ты сделал себе укол?

Карев мысленно подсчитал.

— Десять дней назад, — сказал он.

— Ага. А какой марки был пистолет?

— Я работаю на «Фарму», — ответил Карев, стараясь говорить спокойно, но в то же время почувствовал беспокойство, — поэтому…

— То есть ты пользовался Фармой ЕЛ 2?

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Так, мелочи. Мне показалось, что рана заживает медленно, слишком медленно для бессмертного. Вероятно, что-то нарушило процесс заживления. А теперь сядь, и я осмотрю легкое.

Вести приложил к ребрам Карева головизор, чтобы изучить правое легкое. Испуганный мыслью, что случайно может увидеть свои внутренности, Карев закрыл глаза и не открывал их до конца осмотра.

— Вообще-то оно выглядит совершенно здоровым. Думаю, можно будет снова запустить его, — заявил Вести.

— Это как? Надуть?

— О, ничего страшного, — с улыбкой заверил Вести. — Я впрысну тебе в грудную клетку средство и снова прикреплю легкое к ребрам. Ты ничего не почувствуешь.

Карев мрачно кивнул головой и, напрягая воображение, постарался представить лицо Афины.

Пройдя зенит и постепенно опускаясь вниз, солнце изменяло форму, пересекая невидимые барьеры, отделяющие друг от друга разные сферы управления погодой. Как будто амеба или капля масла, стекающая по стеклу, его овал изменялся, удлинялся, разбрызгивался, образуя кровавую росу, которая затем вновь объединялась. Слабеющие силы зимы, побежденные околоземными кривизнами, таились на севере, но их держали в узде. Карев прохаживался по саду, пытаясь приспособиться к новому темпу событий. С того памятного утра, когда Баренбойм вызывал его в свой кабинет, дни проходили, вспыхивая и угасая, как молнии. Теперь же время словно остановилось, и он, ожидая сообщений от Гвинни, чувствовал себя, как муха, попавшая в янтарь. Несколько раз он пересек туда и обратно весь сад, думая о том, что не мешало бы привести в порядок пару растений с Марса, которые начинали слишком уж разрастаться, однако не мог всерьез заняться такими банальными вещами.

— Как дела, Вилли? — донесся голос из соседнего сада. — В последнее время тебя не было видно. Где ты пропадал?

Карев повернулся и увидел загорелое лицо Банни Костелло, смотревшее на него из-за забора.

— В Африке, — ответил он, жалея, что не заметил его раньше, чтобы успеть избежать встречи. Сосед, самый старый человек, которого он знал, даже старше Баренбойма, родился в первой половине двадцатого века и был уже одной ногой в могиле, когда появились биостаты. Они-то и спасли ему жизнь.

— В Африке? Что ты говоришь? — недоверчиво сказал Костелло. — А уважаемая супруга вместе с тобой?

— Что ты, собственно, знаешь, Банни?

— Что я знаю? О чем?

— Обо мне и Афине. — Карев тяжело вздохнул. — Что ты о нас слышал?

— Ничего. Впрочем я не любитель повторять сплетни, я от всего сердца за супружество, дорогой мальчик.

"Знают, знают", — подумал Карев.

— Почему же сам не попробуешь? — спросил он.

— Это страшно, Вилли. Ужасно. Знаешь, я уже однажды был женат.

— Правда? — спросил Карев, потихоньку отступая.

— Да… но не могу вспомнить черты ее лица. Да и имя тоже.

Лоб Карева покрылся холодным потом.

— Ну и память у тебя, Банни, — сказал он.

— Не хуже, чем у других, я помню то, что было сто лет назад.

— Я знаю таких, которые помнят в два раза больше.

"А какой в этом смысл? — задумался он. — Зачем тебе, человек, миллион завтра, если ты не можешь сохранить их в памяти?"

— Главное сохранить непрерывность, — продолжал Костелло, прикрывая глаза от солнца. — Чтобы сохранить воспоминания, нужно их освежать. Какое-то время я вел дневник и собирал фотографии, но и то и другое куда-то запропастилось. Кроме того, я путешествовал, вот и потерял непрерывность. А ты, Вилли, ведешь дневник?

— Нет.

— Советую тебе начать. Мне бы хватило одной зацепки. Один след — и я вспомнил бы пятьдесят лет. К сожалению, во время Великого Объединения я был в Южной Америке, и никто не мог найти моих бумаг.

— А гипноз не помогает?

— Нет. Клеточные матрицы пропали. Даже у смертных они со временем стираются, а биостаты, видимо, ускоряют этот процесс. — Костелло печально улыбнулся. — Возможно, старение и память о прошлом — это одно и то же.