Страница 15 из 42
Правильно заметил один из новых французских писателей: «тот кто осмелился бы сказать, что Демосфен был честным человеком, вызвал бы улыбку сожаления, о Цицероне же и говорить нечего» (Soirees Litterai res par С. Durand Roven 1828. Vol. 2, p. 300). Далее, Платон (de leg. IX поел. 6 стр. и XI, р. 131) в главе, трактующей об оскорблениях, ясно показывает, что древние не имели и представления о принципах рыцарской чести. Сократа вследствие многих его диспутов часто оскорбляли действием, что он спокойно переносил: получив раз удар ногой, он хладнокровно отнесся к этому и удивил обидчика словами: «разве я пошел бы жаловаться на лягнувшего меня осла?» (Diogen. Laert. Il, 21). Другой раз ему сказали: «разве тебя не оскорбляют ругательства этого человека», на что он ответил: «нет, ибо все это не приложимо ко мне» (ib. 36). Стобеус (Florileg. ed Gaosford. Vol. 1, p. 327–330) сохранил длинный отрывок Музония, из коего видно, как древние смотрели на обиду: иного удовлетворения как суд они не знали, а мудрецы даже и к нему не обращались. Что древние искали удовлетворения за пощечину лишь судом, это видно из Gorgia Платона (стр. 86), там же приводится и мнение об этом Сократа (стр. 133). То же подтверждает рассказ Гелиуса (XX, I) о некоем Луции Верации, забавлявшемся тем, что он без всякого повода давал пощечины всем встречавшимся на улице гражданам и с целью избежать судебной процедуры водил за собой раба с мешком медных денег, из которого пораженному прохожему выплачивал законом установленные 25 ассов. Кратес, знаменитый циник, получил от музыканта Никодрома столь сильную оплеуху, что его лицо распухло и покрылось синяками. Тогда он прикрепил ко лбу дощечку с надписью «Nicodromus fecit» «и этим покрыл позором флейтиста, так грубо обошедшегося (Diog. Laert. VI, 33) с человеком, которого обожали все афиняне (Apul. Hor. р. 126). У нас имеется еще на эту тему письмо избитого в Синопе пьяными греками Диогена к Мелезиппу, где он говорит, что „это для него неважно“ (Nota Casaub. ad Diog. Laert. VI, 33). Сенека в книге „De constantia sapientis“ с X главы и до конца подробно рассматривает оскорбления и приходит к тому выводу, что мудрец не должен обращать на них внимания. В XIV главе он говорит: „что делать мудрецу, получившему пощечину? То же, что сделал в этом случае Катон: он не рассердился, не пожаловался, не возвратил ее, он просто отрицал ее“.
Да, скажете вы, то были мудрецы. А мы, значит, тупицы? Согласен.
Мы видели, что древним совершенно незнаком рыцарский кодекс чести, они всегда и во всем проводили непосредственный, естественный взгляд на вещи и не поддались гипнозу этих мрачных и пагубных ухищрений. Поэтому в ударе по лицу они видели лишь то, что он есть на самом деле — небольшое физическое повреждение. Уже позднее пощечина сделалась катастрофой и излюбленной темой трагедий, как, напр. в Корнелевском «Сиде» и в немецкой драме, названной «Сила обстоятельств» тогда как ее следовало бы назвать «Сила предрассудка». Если в Пражском Национальном Собрании дают кому-либо пощечину, то это гремит по всей Европе.
«Людям чести», расстроенным приведенными воспоминаниями о классическом мире и примерами из древнегреческих эпох, я посоветую в виде противоядия прочесть в «Jaques, le fataliste» Дидро историю Деглана — великолепнейший образец рыцарской чести, который их утешит и удовлетворит.
Из сказанного достаточно ясно, что рыцарская честь не первична, не заложена в основу человеческой натуры. Ее принципы искусственны, их происхождение нетрудно открыть. Эта честь, порождение тех времен, когда за кулаком признавалось большее значение, чем за мозгами, и попы держали разум в оковах, т. е. Средних веков и их пресловутого рыцарства. В те времена Бога заставляли не только заботиться о нас, но и судить нас. Поэтому сложные процессы решались судом Божьим — ордалиями, дело сводилось, за редким исключением, к поединкам, которые происходили не только между рыцарями, но и между бюргерами, как это показывает великолепная сцена у Шекспира (Henry VI, р. II, А.2, Se. 3).
На любое судебное решение можно было аппелировать к высшей инстанции — к Божьему суду, поединку. Собственно говоря, этим путем судебное полномочие отдавалось вместо разума физической силе и ловкости — т. е. чисто животным свойствам, вопрос о праве решался на основании не того, что сделал человек, а того, что с ним случилось — совершенно в согласии с ныне действующим принципом чести. Тому, кто сомневается в этом происхождении дуэли, советую прочесть отличную книгу J. Mellingen «The history of Duelling» 1849. Даже поныне среди людей, исповедывающих принципы рыцарской чести — кстати сказать редко бывающих образованными и мыслящими — можно встретить таких, которые в исходе дуэли видят Божье решение по поводу вызвавшего ее спора, конечно, такое мнение объясняется наследственной передачей его от средневековой эпохи.
Таков источник рыцарской чести, тенденция ее по преимуществу та, чтобы путем угрозы, физического насилия принудить человека к внешнему изъявлению того уважения, приобрести которое в действительности кажется или слишком трудным или излишним. Это почти то же самое, как если бы, рукою нагревая шарик термометра, на основании поднятия ртути стали бы доказывать, что наша комната натоплена. При ближайшем рассмотрении суть дела сводится к следующему: тогда как гражданская честь, как сообразующаяся с потребностью в мирном общении с другими, состоит в мнении этих других о том, что мы, безусловно уважая права каждого, и сами заслуживаем полного доверия, честь рыцарская заключается в мнении, что нас следует бояться, так как мы решились ревниво охранять наши собственные права. Мысль, что важнее внушать страх к себе, чем доверие, была бы, пожалуй, правильна (на людскую справедливость ведь нечего много рассчитывать) если бы мы находились в первобытном состоянии, когда каждый непосредственно защищал себя и свои права. Но при цивилизации, когда государство взяло на себя охрану нашей личности и собственности, это положение отпадает, оно без толку доживает свои дни, как замки и башни времен кулачного права среди возделанных полей, оживленных дорог и рельсовых путей.
Вот причина, почему сфера рыцарской чести ограничивается лишь теми насилиями над личностью, которые или легко, или по принципу de minimis lex non curat[11] совсем не наказуются государством, как напр. легкая обида или простое поддразнивание. Занимаясь этими мелочами, рыцарская честь приписывает личности совершенно несообразную с природой и жизнью людей ценность, возводя личность в нечто священное, считает недостаточными судебные кары за незначительные оскорбления и сама мстит за них, лишая обидчика здоровья или жизни. Очевидно, это обусловливается чрезмерной гордостью, возмутительнейшим высокомерием, человек, забывая, что он представляет собою на самом деле, претендует на абсолютную неприкосновенность своего имени и на полную безупречность. Собственно, тот, кто намерен силой охранять себя от всякой обиды, и провозглашает принцип: «кто обидит или ударит меня — будет убит», за одно это достоин быть высланным из страны.[12] Люди всячески стараются скрасить это несуразное высокомерие. Храбрый человек не должен уступать, поэтому каждое легкое столкновение должно переходить в брань, затем в драку и, наконец, в убийство, впрочем «шикарнее» пропустить промежуточные фазисы и сразу взяться за оружие. Подробности той процедуры регулируются крайне педантичной системой, рядом законов и правил — поистине трагический фарс, храм, воздвигнутый во славу глупости. Здесь ошибочен самый отправной пункт: в незначительных вопросах (вопросы серьезные отдаются на решение суда) из двух бесстрашных людей один всегда должен уступить: это тот, кто умнее, если же дело касается одних только мнений, то им и заниматься не стоит. Доказательством тому является народ, или вернее, те многочисленные классы общества, которые не исповедуют рыцарской чести и среди коих распри протекают естественным образом. Среди этих классов убийство в 1000 раз реже, чем среди высших, преклоняющихся пред принципом рыцарской чести и составляющих какую-нибудь 1/1000 всей нации, здесь даже драки бывают редко.
11
Закон не заботится о мелочах.
12
Рыцарская честь — порождение высокомерия и глупости. (Противоположный принцип резче всего выражен словами: «Нищета людей — наследие Адама»). Замечательно, что это безмерное высокомерие встречается исключительно среди последователей тех религий, которые обязывают верующих к крайнему смирению, ни в древности, ни в других частях света не исповедуется этот принцип рыцарской чести. Однако его возникновению мы обязаны не религии, а феодализму, при котором каждый дворянин мнил себя сувереном и поэтому не признавал над собою никакого людского суда, он привык верить в полнейшую неприкосновенность, святость своей личности, и всякое покушение на нее, всякий удар, всякое бранное слово казалось ему преступлением, заслуживающим смерти. Вот почему честь и дуэль были первоначально привилегиями дворянства, а в позднейшие времена — офицерства, подчас к этой группе примыкали — но не вполне — и другие высокие классы, с целью не отставать от них. Хотя дуэль и возникла из ордалий, но все же эти последние являются не причиной, а следствием, проявлением принципа чести: не признавая людского суда, человек апеллировал к Божьему. Ордалии свойственны не только христианству, они встречаются и у индусов, хотя главным образом в древние времена, впрочем, следы их остались там и поныне.