Страница 14 из 42
Этим объясняется глубокое возмущение, неизменно охватывающее «людей чести» при обвинении их во лжи, и заставляющее их требовать крови — месть, представляющаяся, при обыденности лжи, весьма странной, в Англии, напр., убеждение в ее обязательности выросло прямо-таки в суеверие. Будто уж всякий, грозящий смертью за обвинение его во лжи, сам ни разу не солгал в своей жизни?…
Средневековой уголовный процесс имел и более краткую форму: обвиненный отвечал обвинителю: «ты лжешь», после чего прямо назначался суд Божий, поэтому-то рыцарский кодекс чести предписывает в ответ на обвинение во лжи тотчас же вызывать на поединок.
Вот все, относящееся к оскорблению. Но есть, однако, нечто еще похуже оскорбления, нечто столь страшное, что я за одно лишь упоминание об этом в связи с кодексом рыцарской чести, прошу извинения у «людей чести», зная, что при одной только мысли об этом у них забегают мурашки по коже и волосы станут дыбом, это — величайшее зло — summum malum, хуже смерти и вечного проклятия. Может случиться — horribile dictu — один даст другому оплеуху, ударит его. Это ужасное событие влечет за собою окончательную потерю чести, и если другие оскорбления смываются кровопусканием, то эта обида может быть начисто смыта только убийством.
3) К чести не имеет никакого отношения то, каков данный человек сам по себе, может ли измениться его нравственный облик и тому подобные «праздные» вопросы. Раз она задета, или на время утеряна, то, если поспешить, ее можно скоро и вполне восстановить одним только способом — дуэлью. Но если оскорбитель не принадлежит к сословию, исповедующему кодекс рыцарской чести или преступил однажды против нее, то при оскорблении словом, а тем паче действием, приходится прибегать к серьезной операции: убить его тут же на месте, если есть при себе оружие, или не позже, чем через час — и честь спасена. Однако, если желательно избежать этого шага из боязни связанных с ним неприятностей или если неизвестно, подчинится ли оскорбитель законам рыцарской чести или нет, то остается еще один паллиатив. Если он был груб, надо поступить с ним еще грубее, если при этом ругани недостаточно, можно избить его, для спасения чести в таких случаях существует ряд рецептов: пощечина исцеляется ударом палки, эти последние — плетью, для лечения ударов плети иные рекомендуют, как отличное, испытанное средство — плевок в лицо. Если же пропустить момент для всех этих средств, то остается только прибегнуть к кровопусканию. Такой метод лечения вытекает в сущности из следующего положения.
4) Насколько постыдно быть обруганным, настолько почетно быть оскорбителем. Хотя бы на стороне противника были истина, право, разум и логика, но обругай я его — и всего этого он лишается, право и честь оказываются на моей стороне, его же честь утрачена, пока он не восстановит ее, притом не правом, не доказательствами, а выстрелом или ударом. Поэтому грубость является фактором, заменяющим, перевешивающим в вопросах чести все остальные, прав тот, кто грубее. Какую бы глупость, мерзость, какую бы гадость ни учинил человек, все это стирается, легитимируется грубостью. Если кто-либо в споре или беседе выкажет более правильное понимание вопроса, большую правдивость, больший ум и сделает более верный вывод, чем мы, или вообще обнаружит внутренние достоинства, отсутствующие у нас, то стоит нам его оскорбить, нагрубить ему, и все преимущества пропали, наше собственное убожество забыто и наше превосходство над ним считается доказанным. Грубость — это наисильнейший аргумент, против которого не устоит никакой ум, разве что противник избирает тот же метод и вступает с ним в благородный поединок на этом оружии. Если он этого не сделает, мы победили, честь на нашей стороне, истина, ум, знание, остроумие — устранены и уступают дорогу грубости. Поэтому «люди чести», как только кто-либо выскажет мнение, расходящееся с их собственным, или обнаружит больше ума, чем имеется у них, сейчас же принимают боевую позицию, если в каком-либо споре у них не хватает аргумента, они принимаются за грубости, которые сослужат ту же службу и к тому же легче могут быть придуманы, в результате они уходят победителями. Отсюда видно, насколько справедливо, что этот принцип чести облагораживает общество.
Положение это выводится из следующего основного принципа, составляющего ядро, центр всего кодекса.
5) Верховное судилище, к которому в последнюю очередь следует обращаться со всеми недоразумениями в вопросах чести — это физическая сила, животность. Всякая грубость есть в сущности апелляция к животности, уклоняясь от борьбы разума и нравственного права, она признает только борьбу физической силы, борьба эта ведется человеческой породой (которую Франклин называл «породой изготовляющей орудия») специально для этой цели изготовленным оружием, в форме дуэли, и на такое решение спора уже нет апелляции. Этот принцип может быть характеризован термином «кулачное право», поэтому рыцарская честь должна бы называться «кулачной честью» — Faustehre.
6) Выше мы видели, что гражданская честь крайне щепетильна в вопросах имущества, принятых на себя обязательств и данного слова, рассматриваемый же ныне кодекс оказывается весьма либеральным в этих пунктах. Есть только одно слово, которое нельзя нарушать — это то, к которому прибавлено «клянусь честью», следовательно, остается предположить, что всякое другое слово можно нарушать. Но даже и при нарушении «честного слова» честь еще может быть спасена тем же универсальным средством — дуэлью, дуэлью с тем, кто утверждает, что было дано это «честное слово». Есть далее только один долг, который должен быть непременно уплачен — долг карточный, называемый поэтому долгом чести, остальные долги можно вовсе не платить — рыцарская честь от этого не пострадает.
Каждый нормальный человек поймет сразу, что этот оригинальный и смешной варварский кодекс чести вытекает отнюдь не из сущности человеческой натуры, не из здравого понимания людских отношений. Это подтверждается крайне ограниченной сферой его применения, таковой является исключительно Европа, и то лишь со Средних веков, притом только среда дворянская, военная и подлаживающиеся к ним слои. Ни греки, ни римляне, ни высоко цивилизованные народы Азии древней и новой эпох не имеют понятия об этой чести и ее принципах. Для них нет иной чести, кроме той, которую я назвал гражданской.
Все они ценят человека по тому, что он обнаружил в своих действиях, а не по тому, что взболтнет про него какой-нибудь вздорный, развязный язык. Всюду у них то, что скажет или сделает человек, может погубить только его честь, но не чью-либо иную. Все они видят в ударе только удар, лошадь или осел ударяют только сильнее — вот и все. Иногда удар может раздражить, и будет отмщен на месте, но честь здесь ни при чем, никто не станет подсчитывать удары, обиды и число потребованных и не потребованных «сатисфакций». Народы эти в храбрости, в презрении к жизни не уступают нациям христианской Европы. Греки и римляне были в полном смысле героями, но о «point d'ho
Множество дошедших до нас данных свидетельствуют, что древние были свободны от этого предрассудка. Когда один из тевтонских вождей вызвал Мария на поединок, этот герой ответил: «если тебе надоела жизнь, можешь повеситься» и предложил ему подраться с одним знаменитым гладиатором. У Плутарха (Them. 11) мы читаем, что начальник флота, Еврибиад, споря с Фемистоклом, взялся за палку, чтобы его побить, на что тот и не подумал обнажить меча, а просто сказал: «бей, но выслушай меня». Как будет огорчен «человек чести», не найдя никаких указаний на то, что г. г. афинские офицеры немедленно же после этого заявили о своем отказе служить под начальством Фемистокла!