Один из них

И в этот миг, когда я осознал, что заблудился в собственном доме, я увидел странного старика. Он сидел подле маленького фонтанчика для питья, облаченный в дорогой шелковый халат, расшитый перетекающими друг в друга изысканными узорами. Сидел и молча смотрел на меня, ожидая, когда я обращу к нему свой взор. И когда я приблизился, старик заговорил.

- Теперь ты стал хозяином этого дома. Прежний хозяин ушел за грань бытия, значит, ты ему замена. Ведь место хозяина дома не должно пустовать, таковы условия. Стоит одному из вас уйти, тотчас же на его место подбирается новый, и сделать это предстоит до захода солнца. Иначе ночь станет единственным властителем этого дома. И несменяемо будет царствовать все, отпущенные ей и ему, - старик обернулся, оглядывая дом, - века и эоны. Покуда время не утратит свою сущность. Или покуда не устанет считать прожитые тысячелетия дом.

Я жил немало, - продолжал старик, - но все равно не знаю времен, когда дом был бы иным, нежели сейчас. Он явился миру так давно, что сам не может вспомнить и счесть свои годы. И вас... я часто задаюсь этим вопросом... наверное, всех вас тоже не сможет вспомнить и счесть. Ведь сколько вас было с тех пор. И еще будет. Теперь уж точный счет не имеет значения. Важно лишь само присутствие. А все остальное... смотри!

С этими словами он раскрыл книгу, лежащую на коленях. Только в эту минуту я заметил ее - тяжелый фолиант, украшенный переливающимися камнями, вправленными в кованое серебро обложки. Узоры текли, охватывая камни, а те в ответ вспыхивали разноцветьем изумрудов и сапфиров.

Книга раскрылась примерно на середине. От толстых страниц, испещренных непонятными значками, мелкими, как рассыпанное маковое зерно, исходил пряный запах. Старик провел над ними рукой, и страницы очистились от шелухи слов. И осветились изнутри.

Сноп света рванулся вверх идеально ровной колонной. А в нем, выпорхнув из ниоткуда, заискрились, затрепетали неведомые создания. Крохотные человечки в разноцветных одеждах с серебряными крылышками за спиной, звенящими, точно колокольчики, спеша, порхали в неземном свете, то устремляясь вниз, то спеша вверх, ни на минуту не прекращая своего танца.

Они жили считанные мгновения. А прожив их, исчезали, сгорали в пламенном столпе, и хрустальный стрекот крылышек замолкал на миг, чтобы через миг послышаться снова - уже у другого, рожденного светом, живущего светом и умирающего от света.

И танец их все не прекращался. Они спешили исполнить его, бесконечно торопясь, случалось, я видел как мучительное напряжение пробивалось на их крошечных лицах, слышал тяжелые вздохи печали и ощущал возгласы радости. И все смотрел, не в силах оторвать взгляд, и пытался постигнуть, понимают ли они, эти удивительные создания, что в следующее мгновение их не станет, что сияющий столп поглотит их с тем же космическим равнодушием, с каким дарит им жизни. Да успевают ли они постигнуть свою жизнь и насладиться этим крошечным мгновением, успевают ли понять, что это - их рождение, полет и гибель снопом рассыпающихся искр, совсем рядом от лица своего создателя, который, так же, как и я, не отрываясь, следит за бесконечными танцами в снопе света, и слабая улыбка трогает уголки его бледных губ?...

Я живу в доме немного меньше других его обитателей. Но, странное дело, они никогда не видели снов, подобных моим. Ни старик сторож, каждый третий день выходящий на дежурство, ни его жена, любезно согласившаяся наводить порядок в моих комнатах, ни их сын, работающий на моем предприятии бухгалтером и навещающий отца в его неспокойные ревматические дни. Я иной раз расспрашивал их между делом о здоровье и в ответ выслушивал пространные диагнозы застарелых болезней, не дававших покоя. Во всем винился плохой климат и наступившая или наступающая старость. Иногда к этим причинам добавлялся еще одна - сам дом.

- Слишком много здесь людей жило, - говорила Лидия Тимофеевна, перебивая шум работавшего пылесоса, отвечая мне и не забывая о работе, слишком много печалей и горестей оставили они нам в наследство. А хоть и богатые, поди, тоже люди и тоже свое, особенное, несчастье имели. Вот оно и складывается: одно с другим. Неужто вы сами этого не чувствуете?

- Старый дом, - убеждал меня ее супруг. - В старости все дело. Мы, старики, к этому чувствительны, как говорится, рыбак рыбака. Не зря его в нежилой фонд перевели. Понимали, значит, что и дому надо покой дать.

- Геопатогенная зона, - серьезно заявлял их сын, Лев Игоревич. - Не учли в свое время, что на разломе строили, а может, просто не знали. Как земная кора неспокойна, а это частенько бывает, так на нас это и отражается. Вам еще ничего, а моим старикам худо. Да и я стал чувствовать; вот поживете с мое - тоже осознаете, как земля шевелится.

Но уезжать с насиженного места старики Артемьевы не спешили. И с домом свыклись, и возвращаться в коммуналку, где и без геопатогенных зон худое житье, не хотели.

Послушав их рассказы, я и сам уже стал признавать, что, скорее всего, все дело в моем, пока на жалующемся на хронические хворости, организме. А еще, наверное, и в удаленности моих комнат от земли на добрых четыре метра, - быть может, тяжелые межэтажные перекрытия гасят негативную энергию, благоприятно воздействуя на верхнего жильца. Или существует и еще что-то между швейцарской и квартирой номер три, о чем ни я, ни мои соседи, не имеем ни малейшего понятия? Ведь должна же иметься все объясняющая причина появления моих удивительных снов. И то, что находиться она должна в самом доме, у меня почти не возникало сомнений.

В один яркий воскресный день, перед первой майской грозой, когда Игорь Станиславович, предчувствуя приближающееся ненастье, занедужил, сын, как обычно, приехал навестить его. Но на сей раз, визит его был несколько странен. Спустившись, я нашел Льва Игоревича бродящим по первому этажу со странными Г-образными кусками проволоки, которые он держал в вытянутых руках. Лидия Тимофеевна следовала за сыном неотступно и временами делала какие-то пометки в записной книжке.

- Ищем ареал распространения аномалии, - охотно пояснил бухгалтер, поздоровавшись и прося соизволения пройтись и по моей квартире заодно. Давно бы этим следовало заняться, да только сегодня руки дошли. Видите, как проводки дергаются? Я же говорил вам, тут явный разлом в коре. Смотрите... нет, это не руки трясутся.... Да вы сами возьмите и убедитесь, у вас то же самое будет.... Я уже выяснил, разлом наискось через дом проходит, вот так, - и он показал мне план, вычерченный в записной книжке его матерью. Жирная черта наискось пересекала угол швейцарской и уходила к противоположной стене дома. - На этой линии лоза прямо заходится. Попробуйте.

Я пробовать не стал, просто внимательно следил за всеми действиями Льва Игоревича и в итоге был вынужден признать, что это не мистификация. А бухгалтер, продолжая исследования, попутно рассказывал о своем увлечении:

- Я лозоходец опытный. Да и опыт немалый имею. Еще когда в Казахстане работал, в Акмолинске, на спор воду искал. И мог отличить, по поведению лозы, залегающие линзы пресной воды от соленой. Только там другая метода поиска была.

Он с удовольствием начал объяснять различия, но я слушал его невнимательно. Дело в том, что вычерченная Лидией Тимофеевной жирная линия, проходила аккурат через мою спальню. И хотя бухгалтер так и не решился зайти в нее, просто прошелся вдоль моего крыла по коридору, убедившись в правильности построения аномальной зоны, его доказательства немало меня обеспокоили. И чем больше я выспрашивал у него об опыте работы с лозой и о его способностях - доступных каждому, по утверждению Льва Игоревича искать геопатогенные зоны, тем более проникался беспокойством. Все же решил попробовать сам, и когда в моей руке лоза вздрогнула, не сомневался более. И вечером передвинул кровать к другой стене - от греха подальше.

Однако ночь прошла на удивление спокойно, а утром над городом пронеслась долгожданная гроза. Воздух заполнился озоном, посвежел, и всем сразу полегчало.