Ежедневник на этот год

Вместо Конюхова ответил Громушкин:

- Предполагалось обсудить движение федерального трансферта, который должен получить регион, часть из тех денег должна была пройти через банк "Анатолия", с руководством которого у Глушенко налажены прекрасные связи.

- Остальное понятно. Только связи эти с директором банка Вагитом Караевым, держатся более на чувстве долга, мы это уже обсуждали. За спасение от августовского кризиса. Мне тут буквально только что поступила интересная бумага из Счетной палаты. Она в декабре прошлого года производила проверку деятельности банка, выявила некоторые нарушения, пожурила, но и только. В частности, пожурила за то, что на его счетах оказалось двадцать три миллиона долларов "лишних" денег. Так что "раскрутка" федеральных денег - просто небольшая, но приятная обязанность банка и лиц из администрации города.

- И ничего, - горько произнес Громушкин.

- Ну, почему же. Двоих заместителей Караева все же сняли. Как не справившихся со своими обязанностями. Я полагаю, если мы и дальше будем вкапываться в это дело, нас отправят в долгосрочный отпуск с той же формулировкой. Более всего досадно то, что "Анатолия" финансирует деятельность так называемой "каратозовской" преступной группировки, вместе с тем самым Рамилем Османовым по прозвищу "Гамлет", которого мы отпустили ни с чем в прошлом году.

На несколько мгновений опергруппа предалась не слишком приятным воспоминаниям. Громушкин побарабанил пальцами по столу, но спохватился и быстро убрал руку. По истечении казалось бесконечного срока снова заговорил старший следователь.

- Вернемся к убийству, - с небольшой охотой произнес он, было видно, что ему не слишком приятно вдаваться в подробности дела, которое с самого начала обещало быть долгим и тяжелым. - Конечно, всем и так ясно, что к одним и тем же людям нам придется возвращаться неоднократно, чтобы спросить одно, выяснить другое, нажать и попросить согласиться с фактами и так далее и тому подобное. В деле и так слишком много неясного, и я не думаю, что кто-то нам будет стараться помочь, скорее уж наоборот, - следователь посмотрел на Громушкина, тот быстро кивнул в ответ. - Единственная, хотя и противоречивая зацепка - сам убийца.

При этих словах среди сидевших в кабинете произошло шевеление.

- Тут действительно есть за что зацепиться. При благоприятном исходе событий, не будем загадывать, конечно, нам удастся вытянуть из наших неразговорчивых свидетелей информации побольше, нежели те крохи, что они нам так щедро подали. Одно обстоятельство либо перечеркивает наши предыдущие построения, либо дополняет и подтверждает их. Можно теперь с уверенностью утверждать, что человек, убивший Глушенко, не был профессионалом в этом деле или же, что менее вероятно, но тоже возможно, действовал сознательно как непрофессионал. Но вероятнее другое: если он и занимался противозаконной деятельностью, то едва ли она была связана с умерщвлением людей. Им самим, разумеется. Словом, одно из двух: либо он и в самом деле пошел на это, будучи стопроцентно уверен, что с Глушенко он и так справится без особых хлопот, либо он действовал импульсивно, руководствуясь внезапно возникшим желанием свести с Глушенко счеты. Последнее, при внимательном рассмотрении места событий, кажется наиболее естественным, да и лиц, с которыми умерший имел связи и которые могли назначить ему встречу и закончить ее именно так предостаточно. Правда, все они при деньгах... парадокс, конечно, но с ним нам и придется работать ближайшее время. Да, кстати, Кисурин, что показала экспертиза отпечатков ботинок, оставленных убийцей?

Оперативник вытащил из лежащей на столе папки лист с результатами экспертной проверки и, шмурыгнув носом, произнес:

- Лекала, по которым была изготовлена обувь принадлежат фирме "Саламандер", модель 97 года. Но, скорее всего, данная пара была изготовлена в Турции или Польше, на мелком производстве, поставляющим продукцию для наших "челноков". Об этом можно судить, исходя из некоторых особенностей изготовления подметок. В частности, неверно указан размер обуви - сорок третий - вместо сорок четвертого. Так же наличествует надпись на каблуке "Made Italy", явно не объясняющая происхождения ботинок. Помимо этого, в результатах содержатся также специфические характеристики, позволяющие судить об изготовители обуви, как о пирате, похитившим тем или иным образом лекала фирмы "Саламандер".

Кисурин подал документ старшему следователю. Тот быстро просмотрел его и положил на край стола.

- Исходя из характера оставленных следов, - продолжил Кисурин, доставая следующий документ из папки, - можно предположить, что убийца Глушенко, имел среднее телосложение, ровную, уверенную походку человека, привыкшего к частым и дальним прогулкам. Антропометрические данные его примерно такие: рост метр семьдесят - метр семьдесят пять, вес около семидесяти килограммов. Возраст можно оценить от тридцати с небольшим до сорока лет. И как показала экспертиза волоса, оставленного, по предположению, убийцей, - новый документ появился из папки, - он был темно пшеничным блондином, носившим короткую стрижку, типа "модельная", метод Сассон, к химическим красителям не прибегал, волос высветлен на солнце. Никто из знакомых Глушенко не имеет подобную шевелюру. Методом исключения можно предположить...

- Так, это понятно. Теперь перед нами может встать вопрос, а жив ли сам преступник или же его постигла вполне очевидная доля большинства наемных убийц, ежели он таковым являлся. Тут как говорится, фифти-фифти, не разобравшись с "группой товарищей" Глушенко, мы едва ли сможем что-либо понять в этом неприятном деле. Или раньше нам дадут по шапке, - тихо закончил он.

В дверь постучали, не дожидаясь ответа в комнату просунулась гладко причесанная голова и обратилась к следователю:

- Вас к телефону. Полковник Чекмарев.

Едва следователь поднялся из-за стола, голова исчезла.

- Я на две минуты, - предупредил он собравшихся. - После продолжим.

Взглянув на часы, старший следователь торопливо вышел из кабинета.

Странное это чувство - возвращаться туда, где был совсем недавно, всего ничего - несколько дней назад: город кажется таким знакомым и одновременно незнакомым, неуловимо изменившимся за прошедшее время. Чем именно - трудно сказать, какая-то незаметная глазу смена ритма жизни горожан, объяснять ее не имеет смысла, настолько она очевидна. Или, напротив, заметно лишь мне, привыкшему уже к этому крохотному городку, где я повстречал - хвала случаю! - своего шефа и получил долгожданный отпуск и совершенно забывшему суету большего населенного пункта, тысяч в сто человек, может и больше.

Не знаю, сам не пойму, что на меня нашло, что со мной приключилось, что первый же день отпуска я решил провести именно здесь, совсем рядом от того места... нет, лучше не вспоминать. И все же ощущение адреналина в крови буквально подхлестывает меня, порою не давая передохнуть. Какой-то восторженный страх, странное желание узнать границу собственной дерзости и переступить ее, если придется, более того, скорее всего переступить. Впрочем, я и без того перешил все грани допустимого, человек, поступающий разумно и планомерно, никогда бы не стал жертвой своих сумасбродных идей, не стал бы делать ничего из того, что совершил за последнее время я. Но пускай он будет тысячу раз прав - тем не менее я поступаю так как велит мне моя воля, если именно она руководит мной, а я надеюсь что так и происходит.

Все же удивительное это ощущение - переступить некий порог, некую условность поведения, стереотип, служивший тысячи лет, поступить не так как то позволено, не так как положено поступать, проложить некую новую тропу поведения, пойти нехоженым путем, своим собственным. Разве ни приятно быть пионером хотя бы в чем-то, хотя бы для себя и немного для окружающих, пускай они и не подозревают об этом?

Когда я прибыл на вокзал, наверное, вид мой вызвал некоторую заинтересованность у отъезжающих-приезжающих-провожающих. Я с таким подозрением, с такой настороженностью, с такой заинтересованностью вглядывался в чужие незнакомые лица, так внимательно наблюдал за действиями милиционера, невесть что забывшего в камере хранения, что, быть может, привлек к себе достаточное внимание. И если страж порядка не обратил на меня своего праведного взора, то лишь по той причине, что был слишком занят выяснением отношений с неким плюгавым гражданином лет пятидесяти. Зато остальные, те, кто не был слушком удручен или озабочен собственной судьбой, те, кто подвергся моему внимательному, пристальному рассмотрению, отнеслись к этому обстоятельству настороженно и с известной долей подозрительности. Но ничем свои чувства по отношению ко мне не выдали. Что, в сущности, вполне вписывается в рамки повседневного жизнетечения. Ничего иного я и представить бы себе не мог.