Страница 6 из 174
- А ну, ожги, - командирским басом приказал воевода, встал, подбоченился, шагнул к Ивашке.
И только палач замахнулся, Ивашка заорал:
- Винюсь! Винюсь!!.
Палач недовольно кинул розги, парень встал.
- Сказывай! - крикнул ему воевода. - Иван Парфёнтьич, записывай за ним.
Глаза Ивашки засверкали, застучала кровь в виски, он подумал: "Эх, была не была, и хозяину и воеводе молебен закачу..." - и, вымещая злобу, с плеча начал поливать начальника:
- А пушил он твою милость вот как: "Этот сукин сын, воевода Таракан самый, - говорит, - из подлецов подлец... Самый христопродавец. Я его знаю, Таракана, подлеца!.. Он чем попало, мол, хабару берёт. Весь город ограбил. Народ истязует. Девку, мол, изнасильничал... Каторжник воевода, подлюга, казнокрад... В петлю его, сукина сына, давно пора... Убивец! Вор! Тараканище, этак и этак его растак..."
Поднялся переполох. Воевода размахнулся, подпрыгнул и, ударив парня по шее, сверзил его на пол. Писчики, подкопиисты повскакали с мест. Волоки его, волоки! В холодную! Держать, гада, без выпуску, - свирепел воевода. - Гей, люди! Сыскать купца сюда! Твердозадова! Крамола! Смерды головы подъемлют, аки змеи... Эвот под Оренбургом низкая сволочь бунт бунтует. Я вам покажу Петра Фёдорыча императора! Слава богу, государыня у нас, матушка Екатерина! Сыскать купца!
Парня поволокли вон. Служащие стояли как в оцепенении, тряслись. Лисье личико Долгополова покрылось крупным потом, красными пятнами пошло, а в прищуренных глазах неудержимый смех. Ослабевший от бешенства, толстобрюхий воевода пробирался, словно пьяный, к себе в покои, тяжело переводил дух, хватался за сердце.
- Батюшка, Сергей Онуфрич, - взяла его под руку молодая краснощёкая воеводиха, дочь простого посадского человека, - что ж ты, голубчик мой, ради принятия святых таинств в этакий раж вошёл: кричишь, ругаешься, людей бьёшь... Ой, грех какой, ой, грех какой, право ну. Разденься, ляг, отдохни. Глянь, вздышишь-то, словно рыба на песке. Мотри, кондрашка хватит.
Воевода струсил слов её, разделся, отдуваясь, выпил квасу, лёг в постель. Свалили его поносные выкрики Ивашки. Господи, боже мой, ведь всю правду смерд про воеводу молвил. Христопродавец, взяточник, вор, насильник, казнокрад... Так оно и есть. А как иначе? Вот нагрянет губернаторская ревизия - тут неладно, там неладно, здесь упущение по службе, - всех надо ублаготворить, всякому хапуге-ревизору взятку дать. Вот и приходится с застращённых жителей тянуть... Эх, доля ты служилая!
Вернулись солдаты, доложили подьячему, а подьячий воеводе:
- Повинного пред твоей милостью купца Твердозадова добыть солдаты не доспелись. И сказывали те посланные тобой солдаты, коль скоро-де подошли они к хороминам купца, ворота-де оказались на запоре, а сам винный пред твоей милостью купец шумел-де из-за ворот: у воеводы-де руки коротки тягать промышленных купцов в воеводскую канцелярию, такого-де закона нет, а есть закон тягать оных фабрикантов в мануфактур-коллегию. И по сему-де уходите прочь, иначе псов спущу, работных людей скличу, худо будет! И, шумя так, два выстрела из пистоли в воздух дал. Какое изволишь, воевода государь, распоряженье учинить?
И подьячий поклонился воеводе. Тот, лёжа на кровати, помедлил, поохал и слабым голосом сказал:
- Для ради того, как я сей день причащался, а вчерась каялся в грехах самому Христу, кой заповедал нам прощать врагам своим, я данной мне от великой государыни властью того винного предо мной купца Твердозадова на сей раз прощаю. Объяви сие.
- А как прикажешь...
- А того смерда Ивашку, дав ему острастки ради двадцать пять горячих лоз, отпустить домой, мерзавца, с миром.
Когда подьячий на цыпочках вышел, воевода, устремив глаза к образу с лампадкой, переживал в душе светлые минуты христианской добродетели: обидчика простил, парня наказал слегка рукой отеческой и отпустил домой.
- Зарежу воеводу, зарежу воеводу... Вот подохнуть, зарежу, - с остервенением бубнил измордованный Ивашка себе под нос, уходя с воеводского двора.
4
Наступили рождественские праздники. Все учреждения - воеводская канцелярия, суд, земская изба - закрыты на две недели. По старинному обычаю отворились двери тюрьмы, колодники были распущены по домам на подписку и поруки. В неволе остались на праздник только те, которых надлежало держать "неисходно без выпуску".
Загудели колокола, праздичный народ валом повалил в церкви. Затем пошло исстари установленное обжорство, пьянство, плясы. Иные опивались насмерть или в пьяном виде замерзали под забором. По улицам в вечернюю пору разъезжали, шлялись ряженые.
У воеводы, бургомистра, ратмана, именитого купечества шли шумные пиры. Подвыпив, иногда на пирах дрались, вырывали друг другу бороды, били посуду.
Воевода за святки допился до чёртиков, его дважды отливали водой, цырюльник пускал кровь ему.
А в день Крещенья, после водосвятия на Волге, как ушёл крестный ход, многие стали купаться в иорданской проруби. Поохотился и воевода очистить в святой воде тяжкие прегрешения свои. Он подкатил в расписных санях с коврами. Жена плакала, вопила: "Не пущайте его, люди добрые, не пущайте: он не в себе, утонет!" Воевода рванулся от жены, сбросил шубу на руки рассыльного, сбросил валенки, длинную фланелевую рубаху (больше ничего на нём не было), перекрестился и, загоготав, скакнул, как грузный морж, в прорубь. Зелёная вода взбулькнула, волной выплеснулась на сизый лёд. Праздничная толпа зевак захохотала. Выкрикивала:
- Эй, Таракан! Воевода! Город горит!
- Воевода! Тараканы ползут!..
- Поджигай!..
Зажав ноздри и уши, воевода трижды с поспешностью погрузился в святую воду, выскочил, сунул ноги в валенки, накинул шубу, упал в сани:
- Погоняй!
Вдогонку хохот, свист, бегущая орава весёлых ребятишек.
- Эй, Таракан, Таракан! - голосили мальчишки.
- Глянь, глянь, Таракан водку хлещет!
Воевода, злобно выкатывая бараньи глаза, грозил кулаком, ругался:
- Гей, стража! Дери их, чертенят, кнутом, - и тянул из фляги романею.
Давно было дело, а народ всё ещё не может забыть той смешной истории и до сих пор зовёт воеводу Тараканом. История же такова. Однажды в летнее время по неосторожному обращению с огнём просвирни Фёклы Ларионовой сгорело почти полгорода. После пожара к растерявшемуся воеводе валили кучами разные советчики: старушонки, посадские люди, ворожейники, духовенство, христа-ради юродивые, закоренелые старообрядцы, прорицатели и, предсказывая второй пожар горше первого, давали воеводе разные суеверные советы, один глупей другого. Воевода сшибся с панталыку, а как не густ был разумом, то, избегая брать на себя ответственность, решил подать в Санкт-Петербург запросную бумагу.