Страница 3 из 46
- Грамотен ли ты, Жан?
- Да, ваше сиятельство. Читаю книги, романы, почерк в письме имею добрый. В случае семейного торжества могу составить пиитическое приветствие. При досуге исполняю на скрипице заунывные и весёлые пиесы.
- Давно ли из деревни, Жан?
- Седьмой год, ваше сиятельство. Прямо от сохи. Грамоте обучался самоуком, при досуге...
Барин немало дивится способностям будущего своего лакея, говорит ему:
- Сегодня же обратись в мою контору... Знаешь? Там тебе объявят условия и зачислят в штат.
- Мерси бьен, ваше сиятельство. - И Жан - или, как он числился по паспорту, крепостной помещика Трегубова, Иван Пряников, - одёрнув фрак и набекренив поярковую шляпу, пошагал к месту своего нового служения.
В другой части города, на Никольском мосту, стояли старые и молодые няньки и кухарки, в повойниках, платочках, чепчиках. За ними - живописная шеренга рослых, полнотелых кормилиц. Они в цветастых сарафанах, в тончайшего полотна белейших сорочках с пышными рукавами и в высоких кокошниках, чрез шею - связки бус. У некоторых на руках младенцы.
Малокровные петербургские барыньки в сопровождении лакеев или горничных, с пренебрежением проходя мимо низкорослых, щупленьких кормилиц, направляются то к одной, то к другой краснощекой, дородной женщине. Они просят кормилиц расстегнуть сорочку, пристально осматривают груди, щупают их, желая определить, достаточно ли туги, избыточно ли могут дать молока.
Сухопарая, в седых локонах, старуха, за которой лакей бережно таскает на руках жирного мопса с прикушенным кончиком языка, осмотрев молодую женщину, сказала ей:
- Я тебя, голубушка, пожалуй, возьму. Я беру мамку для своей дочки, адмиральши, - ей бог даровал сына-первенца. Скажи, ты крепостная али вольная? И кто твой муж? И как тебя зовут?
- Зовут меня Татьяной. А мужа у меня нету, барыня. Я вдова. Да я вам опосля расскажу, вы будьте без сумления, - стыдливо опустила Татьяна синие, под тёмными ресницами, глаза. Ей и впрямь совестно было рассказывать о себе чужой барыне.
Жизнь молодой Татьяны сложилась так. Её, сироту, девчонкой купил за семь рублей забулдыжный офицерик из мелкопоместных дворян, некто Вахромеев. Был он пьяница и картёжник, жил на Литейной, в квартире из трёх маленьких комнат. Сам занимал две комнаты, а в тёмной, выходящей окном в стену, жили три молодые купленные им девушки. Новую, Татьяну, поселил он в каморке под лестницей. Девушки ежедневно уходили к мастерице-швее, с утра до ночи обучались шитью и вышиванию гладью. Стала к швее ходить и Татьяна. Из рассказов старого солдата, коротавшего жалкую жизнь в кухне и бесплатно работавшего на офицера в должности денщика, стряпухи, няньки и прачки, Татьяна узнала, что офицер за пять лет скупил до тридцати молоденьких девчонок. Он обучал их какому-либо ремеслу, а когда они входили в возраст, развращал их; красивых иногда сдавал выгодно в аренду на месяц, на два своим холостякам-сослуживцам, затем перепродавал девушек с большим барышом в качестве домашних портних, кастелянш или горничных, а на их место приобретал за гроши новых. Он кормил своих рабынь скудно, одевал плохо, потому девушки волей-неволей должны были тайком от господина снискивать себе пропитание. Вечерами они заглядывали в кабачки или на купеческую пристань с целью подработать деньжонок своими прелестями. По словам денщика, одна из девушек года три тому назад заболела дурной болезнью и заживо сгнила, другая от тоски повесилась, третья бросилась в Неву, но была спасена. Офицеру всё это сходило с рук.
Был случай при Татьяне. Пришли к офицеру три торговца коврами, три чернобородых перса, ради покупки девушек на вывоз в Персию. Показывая товар лицом, офицер велел трём девушкам раздеться. Персы пришли от молодых красоток в восхищение и, не жалея денег, купили их по триста рублей за душу - цена по тому времени необычайно высокая. Так как закон воспрещал продавать живой товар на вывоз за пределы государства, то офицеру Вахромееву пришлось в обход закона, по совету стряпчего, составить с персами официальное договорное условие, по которому хозяин отдавал девушек якобы в обучение ковровому мастерству сроком на двадцать пять лет каждую.
Девушки с отчаяния, что их вскорости увезут невесть куда - на чужбину, предались столь неутешному рыданию, что на их вопли сбежался со всего квартала народ.
- На расправу! Офицера на расправу! Персюков на расправу! Бей их! шумел, осведомившись о причине девичьего горя, народ. В окна квартиры Вахромеева полетели камни.
Явившийся наряд полиции, установив, что сделка совершена на законном основании, нагайками разогнал толпу. Защиты и спасения проданным девушкам не было.
Войдя в возраст, Татьяна стала любовницей офицера. Она ненавидела своего тирана, но, чтобы избавиться от постыдной жизни, у неё были только два пути: побег или самоубийство. Но бежать - это значит быть пойманной, наказанной кнутом и снова водворённой к господину. Оставалась смерть! Умирать Татьяне не хотелось. Она неустанно молила бога, чтоб лиходей скорей продал её в какое-либо семейство. Но Вахромеев привязался к ней и не желал с ней расставаться. Она забеременела от него и родила.
Однако настал конец. Офицер проиграл в карты казённые деньги, его пришли арестовать; он схватил пистолет и застрелился. Что же после этого произошло с Татьяной? Нашлись добрые люди, которые помогли ей стать вольной. Дело разбиралось в одном из столов юстиц-коллегии. Дознано было, что самоубийца не имеет наследников, кроме новорождённого сына, мать которого, Татьяна Пирогова, крепостная самоубийцы, после судебного разбирательства объявлена вольной.
Через неделю ребёнок умер, и вот Татьяна решила попытать счастья в кормилицах.
Пока барынька осматривала молодую женщину, вся недолгая жизнь промелькнула в её сознании, как тяжёлый сон. Ей едва минуло девятнадцать лет, но глаза её задумчивы и скорбны. Только одно тяжёлое видела она в жизни и на собственном опыте убедилась, что каждый человек имеет свою страшную судьбу, исполненную несчастий. "Пройди сквозь всю землю, ни единого человека не сыщешь счастливого", - говаривал бывало девушкам мудрый старый денщик офицера-самоубийцы.