Сценарии

Дов. Да, именно этого я и жду.

Мать (воркуя). Именно этого вы и ждете? И больше ничего?

Дов. Как прикажете, мадам.

Мать. Тогда следуйте за мной.

Она распахивает двери спальни.

Дов. В спальне ставить холодильник?

Мать. Боже, как вы догадливы! Как я понимаю, в школе вы отличались успеваемостью не намного больше, чем мой сын.

Купальный халат соскальзывает с ее плеч. 10. Интерьер. Квартира Ромы. Вечер.

В гостях у них раввин, который явно покровительствует теще и сейчас пришел к ним отметить, как семейное торжество, переход Анны Ивановны в иудаизм. Раввин навеселе, и Анна Ивановна тоже. Она чокается с зятем, дочерью и раввином.

Теща (чуть громче обычного). Лэхаим! Лэхаим! Лэхаим!

Раввин. Лэхаим! Тысячу раз лэхаим!

Он поднимает маленький транзистор-магнитофон, вставляет кассету, и квартиру заполняют звуки хасидского танца. Раввин, размахивая магнитофоном, начинает отплясывать. Теща старается не отстать от него. У нее при

очередном подскоке слетает на пол нейлоновый парик, открыв наголо обритую голову.

Всплеснула руками в ужасе дочь, шлепнулся в кресло зять, заревели внуки. Раввин и теща больше не танцуют, хотя из магнитофона продолжает звучать веселая Мелодия танца. И пока теща поднимает с пола парик, расправляет его на пальцах, сдувает с него пыль, подвыпивший раввин вразумляет семейство.

Раввин. Почему плач? С какой стати? Волосы срезают у девиц, когда они выходят замуж. И правильно делают. Чтоб не было соблазна для чужих мужчин.

Теща (снова водрузив на голову парик и глядясь в зеркало). Кто на такую позарится?

Внучка (сревом). Никогда не пойду замуж. Лучше в старых девах пропадать.

Теща. Мораль - не то, что у некоторых...(косит на зятя) А что, не права я, что ли? Или я не вижу, как ты ни одной юбки не пропускаешь?

Рома. Глазом, мамаша, глазом. Око видит, зуб неймет. Я - поклонник красоты, а этого никакая религия не запрещает.

Теща. Заткнись, безбожник.

Раввин (отпив еще одну рюмочку). Отныне и вовеки в вашей семье больше нет проблем. Раз бабушка стала еврейкой, значит, дочь ее, естественно, тоже считается еврейкой и дети - евреями, соответственно.

Рома. Следовательно, отныне в нашей семье по женской линии стопроцентные евреи. А что касается меня, тут не может быть двух мнений.

Раввин. Может! Отныне только вы в этой семье вызываете сомнения.

Рома. Рэбе, что вы говорите? У меня папа и мама евреи. И бабушки, и дедушки. Потом - посмотрите на мой нос! Это даже красноречивее, чем советский паспорт.

Раввин. Вам при коммунистах сделали обрезание? Рома. Какое обрезание? Моего отца непременно бы исключили из партии.

Раввин. Значит, вы ходите полжизни необрезанным?

Закатывает глаза к небу, скороговоркой бормочет молитву.

Рома (в замешательстве). Видите ли... Я точно не знаю... Возможно, тайком... сделали.

Раввин. Не надо иметь много ума, чтоб выяснить эту проблему. Пройдемте туда (Указывает на туалет.).

Растерянные дети смотрят в недоумении то на бабушку, то на мать.

Из туалета выходит, поддерживая расстегнутые штаны, Рома, сопровождаемый раввином.

Раввин. Придется пройти операцию в зрелом возрасте.

Теща. А это... больно?

Раввин. Ребенок вообще не чувствует. Ну, а такой... стерпит. Пять минут и - готово.

У жены наполняются слезами глаза. Они устремлены на мужа, но не на его лицо, а ниже пояса. Туда же робко глядят дети.

Жена. Конечно, под наркозом, да?

Раввин (окинув ироничным взглядом тщедушного Рому). Зачем? Но некоторым... это делают под микроскопом.

Теща. Все! Хватит! Мы, женщины, когда рожаем, и не то терпим. А тут... Тьфу! Всего-то делов. Давай, голубчик, поддержи честь семьи. Ты думал, быть евреем, это тебе в бирюльки играть? Ничего, с тебя не убудет. Пострадай за веру.

Рома. Но я ни в какого бога не верую.

Раввин. А это ничего не значит. На алтарь здоровой еврейской семьи можно принести такую жертву.

11. День. Экстерьер. Улица.

По ступеням парадного подъезда больницы спускается Рома. Он идет, раскорячившись, мучительно кривясь от боли при каждом шаге.

На тротуаре теща, жена и дети дожидаются его с цвета

ми, как героя. При виде его морской походки они все дружно начинают рыдать. 12. Экстерьер. Площадь у синагоги. Утро.

Синагога переполнена молящимися. Те, кому не досталось места внутри, молятся снаружи у распахнутых окон. Молящиеся, облаченные в черно-белые полосатые таллесы, истово раскачиваются, по двое-трое сгруппировавшись у одного молитвенника. Бородатый еврей в ермолке и таллесе прогуливается вокруг синагоги с винтовкой на плече - это гражданская охрана - и время от времени, приблизившись к одной из групп, на миг заглядывает в молитвенник через чужие плечи и тоже начинает молиться. 13. Экстерьер. Детский сад. День.

Дети играют в песочницах. Хохочут. Дерутся. Плачут. Двор окружен бетонной оградой. В углу - вышка. Наверху сидит бабушка с винтовкой на коленях и, вскинув на лоб очки, зорко оглядывает окрестность. 14. Экстерьер. Улица. Утро.

По улице прогрохотал бронетранспортер с солдатами.

Дов и Рома, в военной форме и с винтовками за плечами, шагают рядышком по полупустынной улице.

Дов. Мы с тобой по возрасту уже для армии не годимся. Только для гражданской обороны. Ты - новичок. И слушай меня. Я - твой командир. Наш объект - универмаг. Занимай пост у входа и каждого покупателя строжайше обыскивай, чтобы не пронес в магазин взрывчатку. Понял?

Р о м а. А у меня теща улетает в Америку.

Дов. Навсегда?

Рома. Если бы! На две недели. - Дов. Тоже неплохо. 15. Экстерьер. Перед универмагом. День.

Дов и Рома стоят у двух входных дверей. К Дову тянется очередь женщин, перед Ромой - никого.

Красавец Дов в своей стихии. Каждую женщину под видом обыска он похлопывает по заду, шарит по груди. Женщины притворно возмущаются, бьют его по рукам, но сами тянутся к его ладоням.

Скучающий Рома смотрит в землю. Увидел перед собой дамские туфли и, не поднимая глаз, полез, подражая Дову, руками к бедрам женщины, и тут же схлопотал по морде. Перед ним стояла разгневанная теща. 16. Экстерьер. Набережная. Раннее утро.

Орудийный салют заиграл тысячами бликов в окнах небоскребов - отелей вдоль тель-авивского пляжа, приветствуя наступление нового дня на земле Израиля.