Страница 44 из 195
- Ну не будешь нам войско смущать, не будешь своевольничать, дурной пример подавать?
- Не буду, пан Михал! Ради тебя не стану.
- А коль возьмем, даст бог, Тыкоцин, так кому какое дело, чего я там ищу? Чего тут надо мной потешаться, а?
Ошеломил этот вопрос Заглобу, стал он ус кусать, а потом и говорит:
- Нет, пан Михал, как ни крепко люблю я тебя, но только панну Биллевич ты выбрось из головы.
- Это почему же? - удивился Володыёвский.
- Красавица она, assentior*, - сказал Заглоба, - и стать хороша, да ведь рост-то какой! Никакого нет между вами соответствия. Тебе разве только на плечо ей садиться, как кенарю, да сахарок клевать из уст. Ну еще могла бы она носить тебя, как сокола, на рукавичке и на недруга выпускать, ибо хоть и мал ты, но ядовит instar** шершня.
_______________
* Согласен (лат.).
** Наподобие (лат.).
- Ты опять начинаешь? - остановил его Володыёвский.
- Но уж коль начал я, так позволь же мне и кончить: одна только есть для тебя девица, ну прямо бог ее для тебя сотворил, эта вот малюточка... как, бишь, звать-то ее? На ней еще покойный Подбипятка хотел жениться.
- Ануся Борзобогатая-Красенская! - воскликнул Ян Скшетуский. - Да ведь она старая любовь пана Михала!
- Вся с гречишное зернышко, но хороша, бестия, как куколка, причмокнул губами Заглоба.
Завздыхал тут пан Михал и стал все то же твердить, что всегда твердил, когда при нем вспоминали Анусю:
- Как она там, бедняжечка? Ах, кабы нашлась она!
- Так ты бы уж ее из рук не выпустил! И хорошо бы сделал, потому при твоей влюбчивости может и такое статься, что поймает тебя первая встречная коза и козлом оборотит. Клянусь богом, за всю свою жизнь не встречал я никого, кто бы так был слаб до женского пола. Тебе петухом надо было родиться, под завалиной грестись да "ко-ко-ко!" кричать, скликая хохлаток.
- Ануся, Ануся! - разнежился Володыёвский. - Кабы бог мне ее послал! А может, ее и на свете уж нет или замуж вышла да деток растит...
- И чего было ей выходить! Молода, зелена была еще, когда я ее видал, а потом, хоть и созрела, может, и по сию пору в девушках. Не выходить же ей было за какого-нибудь молокососа, это после пана-то Лонгина! Да и то надо сказать, мало кто в военное время помышляет о женитьбе.
А пан Михал в ответ ему:
- Ты, милостивый пан, мало ее знал. Просто удивительно, как она была добродетельна. Но такая у нее была натура, что никого не могла она пропустить, чтоб не покорить его сердца. Такой уж ее господь сотворил. Даже людей низшего сословия не пропускала, exemplum лекарь княгини Гризельды, итальяшка, который влюбился в нее без памяти. Может, она уж вышла за него и он увез ее за море.
- Не болтай глупостей, пан Михал! - возмутился Заглоба. - Лекарь, лекарь!.. Это чтоб шляхтянка, благородная девица, да пошла за человека такого подлого звания! Я уж тебе как-то говорил: быть этого не может!
- Я и сам на нее обижался: что это, думал я себе, совсем она меры не знает, уж и лекаришек с ума сводит.
- Я тебе говорю, ты ее еще увидишь, - сказал Заглоба.
Дальнейший разговор прервало появление Токажевича, который раньше служил в радзивилловском полку, а после измены гетмана покинул его и был теперь в полку Оскерко знаменосцем.
- Пан полковник, - обратился он к Володыёвскому, - мы петарду хотим взрывать.
- Пан Оскерко уже готов?
- Он еще в полдень был готов и не хочет ждать, потому ночь обещает быть темной.
- Ладно, - сказал Володыёвский. - Пойдем поглядим, да и мушкетерам я прикажу быть наготове, а то как бы шведы из ворот не вырвались. Пан Оскерко сам взорвет петарду?
- Да, сам. С ним и охотников много идет.
- Пойду и я! - сказал Володыёвский.
- И мы! - крикнули оба Скшетуские.
- Какая жалость, что старые глаза ничего не видят впотьмах, промолвил Заглоба, - а то бы я вас одних не отпустил. Да что поделаешь! Как стемнеет, так я уж и саблей не могу рубиться! Днем, днем, при солнечном свете, люблю я, старик, еще выйти на поле боя. Шведов давайте мне тогда одних силачей, но только в полдень!
- Я тоже пойду! - сказал, подумав, арендатор из Вонсоши. - Когда ворота взорвут, войско, наверно, толпой пойдет на приступ, а там, в замке, может статься, пропасть утвари дорогой да каменьев.
Все вышли, потому что на дворе уже смеркалось; один только Заглоба остался; с минуту он прислушивался, как хрустит снег под стопой уходящих, потом стал поднимать сулейки и смотреть на свет, пылавший в очаге, не осталось ли в какой винца.
А друзья его в сумерках направлялись к замку; ветер поднялся с севера и дул все сильнее, выл и бушевал, неся тучи снежной пыли.
- Хороша ночь для взрыва петарды! - сказал Володыёвский.
- Но для вылазки тоже, - заметил Скшетуский. - Надо быть начеку и мушкетеров держать наготове.
- Вот бы дал бог, - сказал Токажевич, - чтоб под Ченстоховой еще сильней мело. Что ни говори, нашим в стенах тепло. А вот шведов бы на страже замерзло, вот бы замерзло! Чтоб им пусто было!
- Страшная ночь! - сказал пан Станислав. - Слышите, как воет ветер, словно татары по воздуху в атаку летят!
- Или черти Радзивиллу requiem* поют, - прибавил Володыёвский.
_______________
* Реквием, заупокойное песнопение. По первому слову: requiem aeternam (лат.) - вечный покой.
ГЛАВА XXIX
А спустя несколько дней великий изменник глядел в замке, как сумрак ложится на снежный саван, и слушал вой бури. Медленно догорал светильник его жизни. В полдень князь еще ходил, еще смотрел со стен на шатры и деревянные шалаши войск Сапеги, а через два часа разнемогся так, что его пришлось унести в покои.
С тех кейданских времен, когда гетман посягал на корону, он изменился до неузнаваемости. Волосы на голове побелели, под глазами легли красные круги, лицо обвисло и распухло, отчего казалось еще больше, это было уже лицо полутрупа, сплошь в синих пятнах, страшное от адских мук, которые изображались на нем.
Считанные часы оставалось гетману жить; но так долог был его путь, что пережил он не только веру в себя и в свою счастливую звезду, не только все свои надежды и замыслы, но и такое глубокое падение, что когда он глядел на дно пропасти, в которую скатился, то самому себе не хотел верить. Все его обмануло: события, расчеты, союзники. Он, кому мало было того, что он был самым могущественным польским магнатом, князем Священной Римской империи, великим гетманом и виленским воеводой, он, кому всей Литвы было мало, чтобы удовлетворить честолюбивые стремленья и насытить алчность, он был заперт в тесной крепостце, где ждали его только смерть или неволя. Всякий день ждал он, которая из двух страшных богинь взойдет в дверь, чтобы унести его душу и тело, наполовину ставшее уже добычею тленья.