Страница 190 из 195
Оленька продолжала молиться
Но в мечнике, видно, пробудился рачительный хозяин, а может, сказалось живущее в душе всякого шляхтича пристрастие к тяжбам; так или иначе, немного погодя он опять заговорил словно бы сам с собою:
- А ведь, по правде сказать, это все наше... Старая вотчина Биллевичей, наш пот, наш труд. Бедолага тот, знать, давно погиб, раз до сих пор не объявился, а даже если и объявится, право на нашей стороне.
И спросил у Оленьки:
- Ну, а ты как думаешь?
На что Оленька ответила:
- Проклятое это место. Пусть пропадает.
- Но право-то, понимаешь ли, за нами. Проклятое было место в плохих руках, а в хороших станет благословенным. Право за нами!
- Нет, никогда! И слышать не хочу. Дедушка ему безо всяких оговорок Любич подарил, пусть его родня и забирает.
И, сказав так, Оленька хлестнула лошадь; мечник тоже пришпорил свою, и они поскакали, нигде более не задерживаясь, пока не выехали в чистое поле. Меж тем настала ночь, но светло было как днем: из-за волмонтовического леса поднялась огромная красная луна и озарила все вокруг золотистым сияньем.
- Ишь ты, какую чудесную ночь послал господь! - произнес мечник, глядя на округлый лик луны.
- А Волмонтовичи как светятся, издалека видно! - воскликнула Оленька.
- Это тес на крышах еще почернеть не успел.
Дальнейший разговор был прерван скрипом телеги, которую они сразу не увидели, так как дорога пролегала по холмистой местности; вскоре, однако, показались одна за другой две пары лошадей, запряженных цугом, а затем и широкая с решетчатыми боками телега, сопровождаемая несколькими верховыми.
- Что ж это за люди такие? - проговорил мечник.
И придержал коня. Оленька остановилась рядом.
А телега помалу приближалась и наконец поравнялась с ними.
- Стой! - крикнул мечник. - Кого везете?
Один из всадников повернулся к ним:
- Пана Кмицица везем, что венгерцами под Магеровом ранен.
- Легок на помине! - воскликнул мечник.
У Оленьки все поплыло перед глазами, сердце замерло, в груди стеснилось дыханье. Какие-то голоса вскричали в душе: "Иисус, Мария! Это он!" Сознание ее помутилось; бедняжка перестала понимать, где она и что с ней.
В седле она удержалась только потому, что невольно ухватилась за высокую грядку телеги. Когда же пришла в себя, взгляд ее упал на недвижное тело, лежавшее на возу. Да, это был он, Анджей Кмициц, оршанский хорунжий. Он лежал навзничь, голова его была обмотана платками, но в красноватом свете луны хорошо было видно бледное, спокойное, словно высеченное из мрамора или застывшее от ледяного дыхания смерти лицо. Глубоко запавшие глаза были закрыты, он не выказывал ни малейших признаков жизни.
- С богом!.. - сказал, снимая шапку, мечник.
- Стой! - крикнула Оленька.
И спросила тихо, но с лихорадочной торопливостью:
- Жив еще? Умер?
- Живой, но душа еле теплится.
Тут и мечник, поглядев на лицо Кмицица, сказал:
- До Любича вам его не довезти.
- Он велел непременно туда везти - там умереть хочет.
- С богом! Поторопитесь!
- Прощайте!
И телега двинулась дальше, а Оленька с мечником поскакали во весь опор в противоположную сторону. Словно ночные мороки, пролетели они через Волмонтовичи и домчались до Водоктов, по дороге не обменявшись ни словом; только слезая с лошади, Оленька обратилась к дяде.
- Ксендза надо к нему послать! - сказала она прерывающимся голосом. Отправь кого-нибудь поскорее в Упиту!
Мечник поспешно кинулся отдавать распоряжения, Оленька же вбежала в свою светелку и упала на колени перед образом пресвятой девы.
Несколько часов спустя, уже поздней ночью, за воротами Водоктов прозвенел колокольчик. Это ксендз ехал со святыми дарами в Любич.
Панна Александра все стояла на коленях перед иконой. Губы ее шевелились: она читала отходную. А закончив, принялась бить троекратные земные поклоны, повторяя снова и снова:
- Господи, да зачтется ему, что он от вражеской руки смерть принял... Смилуйся над ним! Отпусти его вины!..
Так она провела ночь. Ксендз пробыл в Любиче до утра, а на обратном пути заехал в Водокты. Оленька выбежала ему навстречу.
- Уже все? - спросила она.
И больше ничего не смогла сказать - не хватило дыхания.
- Еще жив, - ответил ксендз.
В последующие две недели гонцы ежедневно скакали из Водоктов в Любич и всякий раз возвращались с ответом, что пан хорунжий "еще жив"; наконец один привез новость: цирюльник, которого доставили из Кейдан, сказал, что Кмициц не только будет жить, но и совершенно поправится, пулевые раны благополучно затягиваются, и к рыцарю возвращаются силы.
Панна Александра щедро пожертвовала на благодарственный молебен в Упите, но с этого дня гонцов в Любич больше не посылала; и - странное дело! - едва девушка перестала опасаться за жизнь пана Анджея, в сердце ее вспыхнуло прежнее возмущение. Поминутно ей припоминались его вины - столь тяжкие, что простить их было нельзя. Только смерть могла наложить на них печать забвения... А теперь, когда он выздоравливал, они снова тяготели над ним... И тем не менее бедная Оленька каждый день повторяла себе все, что только умела придумать ему в оправдание.
За эти дни ее так измучила борьба с собой, сомнения так истерзали душу, что она сама занемогла.
Это очень встревожило пана Томаша, и однажды вечером, оставшись с племянницей наедине, он спросил:
- Оленька, скажи мне прямо, что ты думаешь об оршанском хорунжем?
- Видит бог, я не хочу о нем думать! - ответила Оленька.
- Да ты, голубушка... похудела даже... Хм!.. Может, ты еще... Я тебя не неволю, только... хотелось бы знать, что с тобой творится... Подумай-ка, может, надо все же исполнить волю твоего покойного деда?
- Никогда! - ответила девушка. - Дедушка мне еще одну дверь оставил открытой... и я в нее постучусь на новый год. Вот и будет его воля исполнена.
- Я и сам не верил россказням, будто Бабинич и Кмициц - один человек, - сказал мечник, - но ведь под Магеровом он с нашим врагом дрался и кровь свою за отечество пролил. Хоть и поздно, а исправился же!
- Так ведь и князь Богуслав теперь королю и Речи Посполитой служит, печально ответила Оленька. - Пусть господь им обоим простит, а в особенности тому, кто свою кровь пролил... Но люди-то всегда будут вправе сказать, что в самое страшное время, в годину поражений и бедствий, они отступились от своей отчизны, а вернулись в ее лоно, лишь когда врагу изменила удача и им была прямая выгода перейти на сторону победителя. Вот в чем их вина! Теперь нет больше изменников, потому что в измене нету корысти! Но разве это заслуга?.. Разве это не доказывает лишний раз, что такие люди всегда будут служить сильнейшему? Дай-то бог, чтобы я ошибалась, но подобную вину никаким Магеровом не искупишь...