Страница 179 из 195
- Больше мне ничего не надо! - сказал Кмициц. - Пусть пан Гноинский заложником идет, иначе татары противиться станут. А я довольствуюсь твоим словом.
- Спасибо тебе, рыцарь! - ответил князь кравчий. - И не бойся, что он тотчас будет на свободу отпущен: я его, как и велит закон, пану гетману отдам; пусть остается в плену, пока король не вынесет приговора.
- Быть посему! - сказал гетман.
И, велев Войнилловичу переменить коня, который едва уже дышал, отправил его вместе с Гноинским за князем.
Но не так это оказалось просто. Пленника пришлось брать силой: сам Гассун-бей яростно сопротивлялся и унялся лишь, когда к нему подвели Гноинского и пообещали сто тысяч талеров выкупа.
Вечером князь Богуслав уже лежал в одном из шатров Госевского. Его тщательно перевязали; двое лекарей не отходили от раненого ни на шаг и оба ручались за его жизнь: рана, нанесенная самым кончиком сабли, была не опасна.
Володыёвский не мог простить Кмицицу, что тот оставил князя в живых, и от негодования целый день избегал встречи с ним, но вечером пан Анджей сам пришел к нему в палатку.
- Бога ты не боишься! - воскликнул, увидев его, маленький рыцарь. Уж от кого-кого, а от тебя я не ожидал, что ты этого предателя живьем отпустишь!..
- Выслушай меня, Михал, прежде чем корить, - угрюмо ответил Кмициц. Уже нога моя у него на груди была, уже клинок был к глотке приставлен, и тут знаешь, что изменник этот мне сказал?.. Мол, уже приказ отдан, чтобы Оленьку в Таурогах смерти предать, если он погибнет... Что же мне, несчастному, было делать? Я ее жизнь ценой его жизни купил. Что я мог сделать?.. Скажи, Христа ради... Что?
И пан Анджей стал рвать на себе волосы и ногами в неистовстве топать, а Володыёвский задумался.
- Отчаяние твое мне понятно... - поразмыслив, сказал он. - И все же... ты ведь не кого-нибудь, а изменника отпустил, который в будущем страшные беды на отечество наше навлечь может... Ну да ладно, Ендрек! Что ни говори, сегодня ты великую услугу Речи Посполитой оказал, хоть под конец и поступился ее благом во имя собственного.
- А ты, ты сам бы что сделал, если б тебе сказали, что к горлу Ануси Борзобогатой нож приставлен?..
Володыёвский усиленно зашевелил усиками.
- Я себя в пример не ставлю. Хм! Что бы я сделал?.. Вот Скшетуский он у нас душой римлянин - его б в живых не оставил, и, я уверен, господь бы не позволил из-за этого пролиться невинной крови.
- Я свою вину готов искупить. Покарай меня, господи, не по тяжким моим грехам, но по твоему милосердию... не мог я голубке своей смертный приговор подписать... - И Кмициц закрыл глаза руками. - Помогите мне, ангелы небесные! Не мог я! Не мог!
- Ладно уж, сделанного не воротишь! - сказал Володыёвский.
- Тут пан Анджей вытащил из-за пазухи бумаги.
- Гляди, Михал, что я получил! Это приказ Саковичу, это - всем радзивилловским офицерам и шведским комендантам... Заставили подписать, хоть он едва рукой шевелил... Князь кравчий сам проследил... Вот ее свобода, ее безопасность! Господи, да я целый год, что ни день, крестом лежать буду, плетьми себя повелю хлестать, костел новый выстрою, а ее жизнью не пожертвую! Не римлянин я душой... пускай! Не Катон, как пан Скшетуский... ладно! Но жизнью ее не пожертвую! Нет, тысяча чертей! И пусть меня хоть в пекле на вертел...
Кмициц не договорил: Володыёвский подскочил к нему и зажал рукою рот, закричав в испуге:
- Не богохульствуй! Еще навлечешь на нее гнев господень! Бей себя в грудь! А ну, живо!
И Кмициц принялся бить себя в грудь, приговаривая: "Меа culpa! Mea culpa! Mea maxima culpa!" А потом бедняга разразился рыданьями, ибо сам уже не знал, что ему делать.
Володыёвский позволил другу выплакаться, а когда тот наконец успокоился, спросил:
- Что же ты теперь предпринять намерен?
- Пойду с чамбулом, куда посылают: к самым Биржам! Вот только люди и лошади отдохнут... А по дороге, сколько станет сил, еретиков буду громить, вражью кровь проливать во славу божию.
- И заслужишь прощение. Не горюй, Ендрек! Господь милостив.
- Кратчайшей дорогой пойду, напрямик. По Пруссии сейчас свободно можно гулять, разве что попадется где-нибудь на пути гарнизонец.
Пан Михал вздохнул:
- Эх, и я бы с тобой пошел с превеликой охотой, да служба не пускает! Хорошо тебе волонтерами командовать... Ендрек! Послушай, брат!.. Вдруг ты их обеих найдешь... позаботься уж и о той, чтоб худого чего не содеялось... Как знать, может, она мне судьбой назначена...
И с этими словами маленький рыцарь бросился в объятия Кмицица.
ГЛАВА XXVI
Оленька и Ануся, бежав с помощью Брауна из Таурогов, благополучно добрались до Ольши, где в ту пору стоял со своим отрядом мечник; от Таурогов, впрочем, Ольша была не очень далеко.
Старый шляхтич, увидев девушек живыми и здоровыми, сперва глазам своим не поверил, потом всплакнул от радости, а затем пришел в такое воинственное настроение, что об опасностях забыл и думать. Напади на него не только что Богуслав - любой враг, хоть сам шведский король со всею ратью, - мечник готов был защищать своих девочек.
- Да я живот положу, - говорил он, - а у вас волоску с головы не дам упасть. Не тот нынче я, каким вы меня знали в Таурогах. Попомнят шведы Гирляколе и Ясвойну, а уж как я их под Россиенами отделал, вовек не забудут. Правда, Сакович-изменник врасплох на нас напал и разогнал кого куда, да только теперь у меня опять с полтыщи сабель под рукою.
Мечник не много преувеличил: в нем действительно трудно было узнать павшего духом таурожского узника. Совсем человек переменился, и прежняя энергия в нем пробудилась; в поле, верхом на коне он почувствовал себя в своей стихии, а поскольку солдатом был опытным, то и впрямь уже несколько раз крепко потрепал шведов. К тому же в здешней округе пан Томаш пользовался большим уважением, отчего в отряд к нему с охотою шли и шляхта, и простой люд; даже из дальних поветов то и дело который-нибудь из Биллевичей приводил десяток-другой конников.
Отряд мечника состоял из трехсот крестьян-пехотинцев и примерно пяти сотен кавалерии. В пехоте мало кто имел мушкеты, большинство вооружены были косами и вилами; конница представляла собой весьма разнородное сборище: были там и зажиточные землевладельцы, которые ушли в леса со своей челядью, и шляхта поплоше, из мелкопоместных. Вооружение у них было лучше, чем у пехотинцев, но на редкость пестрое. Копьями многим служили жерди для подвязки хмеля; иные прихватили из дому фамильное оружие, богатое, но по большей части устарелое; лошади разных кровей и статей плохо держали строй.