Страница 11 из 195
К несчастью, его узнали и схватили. Миллер приказал поднять его на дыбу; но во время пыток старик имел небесные виденья и улыбался сладко, как дитя, и не боль, а неизъяснимая радость читалась на его лице. Генерал сам присутствовал при пытке, но не вырвал у мученика признаний, только убедился с отчаянием, что ничто этих людей не поколеблет, ничто не сломит, и совсем пал духом.
Тем временем к шведам явилась старая нищенка Костуха с письмом от ксендза Кордецкого, смиренно просившего не штурмовать крепость во время службы на рождество. Стража и офицеры на смех подняли такого посла, глумились над старухой, но она решительно ответила им:
- Больше никто не захотел пойти, потому вы с послами как разбойники обходитесь, а я за кусок хлеба взялась. Недолго мне жить-то осталось, вот и не боюсь я вас, а не верите, что ж, я в ваших руках.
Однако ничего дурного ей шведы не сделали. Мало того, Миллер попытался еще раз найти путь к миру и согласился исполнить просьбу приора; он принял даже выкуп за Яцека Бжуханского, которого шведы не успели замучить, отослал и часть серебра, найденного шведскими солдатами. Сделал он это назло Вжещовичу, который после своей последней неудачи снова впал в немилость.
Пришел наконец рождественский сочельник. С первой звездой огни и огонечки затеплились во всей крепости. Ночь была тихая, морозная и ясная. Шведские солдаты, костенея на шанцах от холода, глядели снизу на черные стены неприступной крепости и вспоминали теплые, ухиченные мохом скандинавские хижины, жен, детей, елки с горящими свечками, и не одна железная грудь тяжело вздыхала от сожалений, тоски и отчаяния. А в крепости, за столами, покрытыми сеном, осажденные преломляли облатки. Тихой радостью пылали лица, ибо все предчувствовали, уверены были, что скоро уже минует година невзгод.
- Завтра еще штурм, но уже последний, - повторяли монахи и солдаты. Кому богом назначена смерть, пусть возблагодарит создателя за то, что позволит он ему перед смертью у обедни помолиться и тем вернее раскроет перед ним врата рая, ибо кто в день рождества Христова положит душу за веру, внидет в царство небесное.
Они желали друг другу удачи, долгих лет жизни или царства небесного, и такое это всем принесло облегчение, будто беда уже миновала.
Но рядом с приором стоял пустой стулец, а перед ним на столе тарелка, на которой белели облатки, перевязанные голубою ленточкой.
Когда все расселись и никто не занял этого места, мечник сказал:
- Сдается, преподобный отче, у тебя, по старому обычаю, и для нежданных гостей припасено место?
- Не для нежданных оно гостей, - ответил ксендз Августин, - а в память о рыцаре, которого мы все как сына любили и душа которого с радостью взирает теперь на нас, потому вспоминаем мы его с благодарностью.
- Боже, боже, - воскликнул серадзский мечник, - лучше ему теперь, нежели нам! Да, мы по справедливости должны быть ему благодарны!
У ксендза Кордецкого слезы стояли на глазах, а Чарнецкий сказал:
- Не о таких героях и то пишут в хрониках. Коли, даст бог, останусь жив и кто-нибудь потом спросит меня, кто среди вас был воин, равный старинным богатырям, я скажу: Бабинич!
- Не Бабиничем его звали, - сказал ксендз Кордецкий.
- Как не Бабиничем?
- Давно уж я знал настоящее его имя, но под тайной исповеди открыл он мне его. И только уходя во вражеский стан, чтобы взорвать кулеврину, сказал мне: "Коль погибну я, пусть узнают все мое имя, дабы доброю славой было оно покрыто и забыты были старые мои грехи". Ушел он, погиб, и теперь я могу сказать вам: это был Кмициц!
- Тот самый знаменитый литовский Кмициц?! - схватился за голову Чарнецкий.
- Да! Так по милости господней меняются людские сердца!
- О, боже! Теперь я понимаю, что он мог решиться на такое дело, понимаю, откуда бралась у него эта удаль, эта отвага, которой он превзошел всех нас! Кмициц, Кмициц! Тот самый страшный Кмициц, о котором слух идет по всей Литве!
- Отныне не слух, но слава пройдет о нем не только по всей Литве, но и по всей Речи Посполитой.
- Это он первый сказал нам о Вжещовиче!
- Спасибо ему, что вовремя мы закрыли врата и приготовились встретить шведов!
- Он подстрелил из лука первого врага!
- А сколько перебил их из пушки! А кто уложил де Фоссиса?
- А эта кулеврина! Кто виновник того, что мы не боимся завтрашнего штурма?
- Пусть же всяк добром его помянет и прославит, где только можно, имя его, дабы восторжествовала справедливость, - сказал ксендз Кордецкий. - А теперь: "Упокой, господи, душу его!"
- "Где праведные упокояются!" - подхватил хор голосов.
Но Чарнецкий долго не мог успокоиться, и мысли его все время возвращались к Кмицицу.
- Было в нем, скажу я вам, что-то такое, - говорил он, - что хоть служил он простым солдатом, а как-то само собой получалось, что он начальствовал над всеми. Я прямо диву давался, как это люди невольно начинают слушаться такого мальчишки. По сути дела, на нашей башне он был начальником, и я сам ему подчинялся. Знать бы тогда, что это Кмициц!
- Однако же странно мне, - заметил серадзский мечник, - что не стали шведы кричать об его смерти.
Ксендз Кордецкий вздохнул.
- Верно, порохом его разнесло на месте.
- Я бы руку дал себе отрубить, только бы он остался жив! - воскликнул Чарнецкий. - Но чтоб он да так оплошал!
- Он отдал за нас свою жизнь! - прервал его ксендз Кордецкий.
- Что говорить! - молвил мечник. - Когда бы эта кулеврина стояла на валу, не думал бы я так весело о завтрашнем дне.
- Завтра бог пошлет нам новую победу, - сказал ксендз Кордецкий, ибо Ноев ковчег не может погибнуть в потопе!
Такой разговор вели они между собою в сочельник, а потом разошлись кто куда: монахи в костел, солдаты на тихий отдых или на стражу у врат и на стенах. Но излишней была эта бдительность, ибо и в шведском стане царил невозмутимый покой. И шведы предались отдыху и размышлениям, и для них приближался самый торжественный праздник.
Ночь была также торжественна. Мириады звезд светились в небе, мерцая красным и синим огоньком. Лунное сияние окрасило в зеленый цвет снежную пелену между крепостью и вражеским станом. Не веял ветер, и такая стояла тишина, какой не бывало у монастырских стен с самого начала осады.