Страница 38 из 49
Татары, все истошнее взывая к аллаху, подзадоривали друг друга. Им вторили казацкие крики "коли! коли!" и спокойный голос Скшетуского, все чаще повторявший:
- Пли!
Бледное свечение рассветных небес осветило битву. Со стороны суши можно было различить толпу казаков и татар, одних с лицами у пищальных прикладов, других - откинувшихся назад и натягивавших луки; со стороны реки - две чайки, клубящиеся дымами и сверкающие регулярными залпами. Меж теми и другими лежали на песке неподвижные уже тела.
В одном из челнов стоял Скшетуский, возвышавшийся над остальными, гордый, спокойный с поручицкой булавою в руке и с непокрытой головой татарская стрела сорвала с него шапку.
К нему приблизился вахмистр и шепнул:
- Пане, не сдюжим, их много!
Однако наместник заботился теперь лишь о том, чтобы посольство свое скрепить кровью, унижения достоинства не допустить и умереть со славою. Поэтому, меж тем как его солдаты устроили себе из мешков с провиантом нечто вроде бруствера, из-за которого разили неприятеля, сам он отчетливой мишенью стоял на виду.
- Что ж, - ответил он, - поляжем все до единого.
- Поляжем, б а т ь к у! - отозвались солдаты.
- Пли!
Чайки снова заволокло дымом. Из глубины острова стали появляться новые толпы, вооруженные пиками и косами. Нападающие теперь разделились на две группы. Одна не прекращала огня, вторая, состоявшая из двух приблизительно сотен казаков и татар, ожидала подходящей минуты, чтобы броситься врукопашную, а из прибрежных зарослей появились четыре челна, собиравшиеся ударить по наместнику с тыла и флангов.
Уже совсем рассвело, однако дым, протянувшись долгими лентами, совершенно заслонял поле боя.
Наместник приказал двадцати солдатам поворотиться к атакующим судам, которые, понуждаемые веслами, неслись по спокойной речной воде с быстротою птиц. Огонь по татарам и казакам, наступавшим со стороны берега, поэтому заметно ослабел.
Они, как видно, этого и ждали.
Вахмистр снова появился возле наместника.
- Пане! Татарва ножи в зубы берет, сейчас на нас пойдут.
Сотни три ордынцев с саблями в руках и с ножами в зубах готовились к атаке. К ним присоединилось несколько десятков запорожцев, вооруженных косами.
Атака должна была начаться отовсюду, потому что челны противника подплыли уже на расстояние выстрела. Борта их заклубились дымками. Пули, точно град, посыпались на людей наместника. Обе чайки наполнились стонами. Не прошло и десяти минут, как половина солдат была перебита, оставшиеся в живых отчаянно сопротивлялись. Лица их почернели от дыма, руки одеревенели, взор туманился, кровь заливала очи, дула мушкетов стали обжигать руки. Большинство были ранены.
Но вот жуткие вопли и вой сотрясли воздух. Это пошли в атаку ордынцы.
Дымы, разметанные толпами бегущих, внезапно рассеялись и открыли взору обе наместниковых чайки, покрывшиеся черною кучей татар, похожие на два лошадиных трупа, разрываемые стаей волков. Куча эта наседала, копошилась, выла, карабкалась и, казалось, сражаясь сама с собою, гибла. Десятка два солдат все еще оборонялись, а возле мачты стоял пан Скшетуский с окровавленным лицом, со стрелою, до оперения сидевшей в левом плече его, и яростно защищался. Фигура наместника выглядела исполинской среди окружавшей его толчеи, сабля мелькала, точно молния. Ударам ее вторили стоны и вой. Вахмистр и один солдат прикрывали его с боков, и толпа в ужасе перед этими троими то и дело откатывалась, но, теснимая напиравшими сзади, сама напирала и гибла под сабельными ударами.
- Живыми брать для атамана! - вопили голоса в куче. - Сдавайся!
Но пан Скшетуский сдавался теперь разве что богу, ибо вдруг побледнел, зашатался и рухнул на дно лодки.
- П р о щ а й, б а т ь к у! - в отчаянии крикнул вахмистр.
Но спустя мгновение тоже рухнул. Кишащая толпа вовсе покрыла собою чайки.
Глава XI
В хате войскового кантарея* в предместье Гасан Баша, в Сечи, за столом сидели два запорожца, подкрепляясь палянкой из проса, которую то и дело черпали из деревянной лоханки, стоявшей посреди стола. Один - старый, почти уже совсем дряхлый, был сам кантарей Фылып Захар, другой был Антон Татарчук, атаман чигиринского куреня, лет около сорока, высокий, сильный, с диким выражением лица и раскосыми татарскими глазами. Оба тихо, словно опасаясь, что их подслушают, разговаривали.
_______________
* Воинский чиновник на Запорожье, надзирающий за мерами и весами
в лавках так называемого Крамного базара в Сечи. (Примеч. автора.)
- Оно, значит, сегодня? - спросил кантарей.
- Прямо вот-вот, - ответил Татарчук. - Ожидают только кошевого и Тугай-бея, который с самим Хмелем на Базавлук поехал, потому что орда стоит там. Товарищество уже на майдане, а куренные еще засветло соберутся на раду. До ночи все известно станет.
- Гм! Плохо может быть, - буркнул старый Фылып Захар.
- Слухай, кантарей, ты правда видал, что и мне письмо было?
- Известно, видал, если сам кошевому письма относил, а я человек грамотный. При ляхе три письма нашли: одно до самого кошевого, второе тебе, третье молодому Барабашу. Об том уже вся Сечь знает.
- А кто писал? Не знаешь?
- Кошевому - князь: на письме печать была; кто вам - неизвестно.
- С о х р а н и б о г!
- Если тебя в письме явно другом ляхов не называют, то обойдется.
- С о х р а н и б о г! - повторил Татарчук.
- А может, ты и сам чего за собой знаешь?
- Тьфу! Ничего я за собой не знаю.
- Может, кошевой письма в ход не пустит, потому как и ему своя голова дорога. Ему ведь тоже письмо было.
- А что ж...
- Но ежели ты чего за собой знаешь, тогда... - Тут старый кантарей еще более понизил голос: - Беги!
- Как это? Куда? - беспокойно спросил Татарчук. - Кошевой по островам дозоры поставил, чтобы никто к ляхам не ушел и про здешние дела не донес. На Базавлуке стерегут татары. Рыба не проплывет, птица не пролетит.
- Тогда спрячься, ежели можешь, в Сечи.
- Найдут. Разве что ты меня тут на базаре между бочками спрячешь? Ты ведь сродник мне!
- И брата родного не стал бы прятать. А если смерти боишься, напейся: пьяный ничего не почуешь.
- Может, в письмах ничего и нету?