Страница 4 из 7
К тому времени, когда Иван Стаднюк оставил военную службу, он был уже автором многих повестей и киносценариев: "Человек не сдается" (1946 1952), "Следопыты" (1981), "Сердце помнит" (1952), "Плевелы зла" (1957) и других. Но широкую известность и подлинную популярность принес ему фильм "Максим Перепелица", созданный по его повести (1952) и сценарию (1954). Писателя привлекают герои молодые, характеры волевые, героические. Первые повести, как правило, остросюжетны; их внешняя стилевая непритязательность психологически оправдана художественной установкой автора на их человеческую документальность: это именно рассказы бывалого человека, очевидца и участника событий, главным образом первых месяцев войны.
Максим Перепелица, казалось бы, принципиально новый герой для Ивана Стаднюка - молодой человек, сформированный уже послевоенной эпохой, но вот что говорит о нем сам писатель:
"Максим Перепелица как характер "присутствует" во многих моих вещах прозаических и кинодраматургических, а точнее - черты Максима носят многие мои герои, включая Петра Маринина ("Человек не сдается") и Мишу Иванюту ("Война") (кстати, образы во многом автобиографичны. - Ю. С.); побудительные причины иных их поступков и умение видеть забавное в обычном сродни характеру Максима Перепелицы.
Как ни странно, схема образа Перепелицы родилась в сумятице мыслей, вызванных тем, что я увидел и пережил в первых приграничных боях. В самых безнадежных, смертельно опасных ситуациях наши рядовые воины... проявили немыслимое упорство, самоотречение, храбрость и стойкость. Кажется, порой они больше, чем противника, боялись выглядеть со стороны робкими, нерешительными. А когда после критической ситуации наступали минуты затишья, находились заводилы и начиналось веселье... А когда вновь близился бой, люди суровели, понимая необратимость опасности и собираясь с силами, чтобы выстоять.
Где берется у солдата эта неистощимая нравственная сила?.. Вот и задумал я в начале пятидесятых годов проследить на примере одного героя... как в армейских условиях выковывается тот самый характер, который в бою делает человека несгибаемым".
Нужно сказать, что эта художественная и идейная задача, как бы несколько даже опережая зреющую подспудно литературно-общественную ситуацию, выдвигала на повестку дня вопрос о молодом современнике, готовом и способном сохранить в себе лучшие черты поколения эпохи Великой Отечественной. Герой Ивана Стаднюка действительно как бы уже заранее противостоял тем инфантильным, расслабленным "мальчикам", которые вскорости буквально переполнили страницы "молодежной" прозы, пытаясь самоутвердиться в общественном сознании в качестве подлинных "героев нашего времени": они разочаровались во всем, не успев не только совершить хоть что-нибудь общественно полезное, но даже и в чем-нибудь разобраться; они смотрели на прошлое, настоящее и будущее "с насмешкой горькою обманутого сына", обманутого в своих претензиях к "отцам", ибо те не сумели обеспечить им такой жизни, чтобы только брать, ничего не давая.
И хотя "модным авторам" действительно удалось увлечь немалую долю тогдашней молодежи, не сумевшей сразу увидеть за их скептицизмом, выдаваемым за новую мудрость, за цинизмом, претендующим быть или хотя бы слыть искренностью, - личины самодовольной, самоутверждающейся посредственности. Однако широкий успех "Максима Перепелицы" уже в то время явствовал: новый "король", заполнивший страницы "молодежной прозы", гол, да никакой он не король, а временщик в литературе и не в состоянии выявить и отразить истинные духовно-нравственные потребности и устремления общества в целом и молодого поколения в частности.
Итак, казалось, творческий интерес Ивана Стаднюка определился вполне и окончательно: от молодого героя, участника Великой Отечественной - к молодому же герою, духовному наследнику воинской доблести отцов. Но, видно, теснилось в сознании писателя и нечто иное, пока еще не нашедшее себя в образе, в художественной мысли, способной стать творческим побудителем, но уже властное, беспокоящее, томящее воображение, просящееся к воплощению в слове. И однажды - это было в 58-м году - прочитал он только что появившийся "Вишневый омут" Михаила Алексеева. "Я был буквально потрясен этим прекрасным произведением, - рассказывает Иван Стаднюк, - его великолепным русским языком, яркими образами и драматичностью человеческих судеб. Алексеев вложил в "Вишневый омут" всю свою крестьянскую судьбу, а я увидел в ней и судьбу своего села, своих земляков - судьбу не простую, сложную. Об этом мы с Михаилом Алексеевым вели дружескую беседу, и я, восторгаясь особенно первой книгой "Вишневого омута", упрекнул Михаила Николаевича в том, что во вторую книгу романа он не включил многое, известное мне из истории его села Монастырское. Я тогда, разумеется, не догадывался, что Михаил Алексеев копит материал для очередной книги, каковой явилась, как известно, "Хлеб - имя существительное". В ответ на мой упрек Алексеев иронично заметил, что и у меня есть возможность расходовать свои силы не только на комедийные киносюжеты, которыми я в то время особенно увлекся, но и попытаться засесть за серьезный роман..."
Встреча с "Вишневым омутом", по признанию писателя, помогла ему осознать суть и направление собственного творческого томления, всерьез зажгла его на, казалось бы, неожиданный для Ивана Стаднюка, но давно наболевший в нем роман "Люди не ангелы". В 1962 году вышла первая его книга, а в 1965-м - вторая.
Действительно: "сугубо военный писатель" - и вдруг поэтическая летопись родного села Кохановки (Кордышивки), народная драма в прозе, а вместе с тем и документально-летописная история с эпическим размахом жизни - от 20-х до 60-х годов. "Люди не ангелы" - это сплав документального сказа с народнопоэтическим воплощением жизни, мира. И романы Михаила Алексеева "Вишневый омут" и "Хлеб - имя существительное", и роман Ивана Стаднюка предугадывали зреющую потребность общества в литературе неприкрашенной, доподлинной правды жизни, поднятой до высоты художественного обобщения. Эти же романы предсказали и предуготовили многое из того, что вскорости выросло в наиболее литературно и общественно значимое явление последних полутора-двух десятилетий, явление, окрещенное "деревенской прозой".