Улялаевщина

Телку выбирать, голуба, нужно умеючи:

Дойная должна быть завсегда в кости,

Года у нее на рогах имеются:

Отсчитать кружочки да два и скостить".

"Врешь, трепло-не скостить, а прибавить.

(По правде сказать, тут был прав бандит.)

И вдруг подошел к ним хохлацький дд

Пудов этак на восемь да с лица рябавый.

"Ось". Дылда прямо-так и обмер.

,,Серга?" "Цыц. Дэрэвня яка?"

(Вдариться в милицию? Завопить об мир?)

"Чуешь. В якбм ты селе?" "Молокань".

"Ворончик", пуча белки,скакал.

Дылда хлестал его под хвост и в ноги,

Сани, хрюкая, катали в "Молокань",

Но передумали - свернули на "Отлогое".

Маруська была теперь учительша в школе.

Думала. Читала. Марья Ивановна.

Эти ребятки крестьянских околиц

Заставили жить ее наново.

И вот распутница, бандитка-анархистка

Обучала детей "Политграмоте".

А над кроватью в кантованной рамочке

С голубым бантом киска.

Сегодня Мариванна объясняла клопй,

Что облака это дождь, но не вылитый,

Как вдруг ледяное стекло залепил

Сплющенный нос Дылды.

В школе было ясно. Капала оттепель,

И зайчики прыгали по партам из рук.

Все бы хорошо, да вот это вот "вдруг".

Маруська недовольная вышла: "Чего тебе?"

Дылда с опаской оглянулся на дорогу:

"Слышь ты-он тут". "Да? Ну, так что же?"

Глаза открытые. Серые. Не дрогнут.

Дылда вздохнул и маленько ожил.

"А что, как старик засвистает сбор?"

В ушах застукало громче - но

Маруська в миг овладела собой:

"Все, что было-кончено".

"Так-то оно так. Говорят же во-всю:

Который пес лае, той не кусае

Но знает ли этого самый тот псюк,

Знает ли то Улялаев?

Сама знаешь-лапы у батьки липкие.

Их не отмоешь. Артист.

Скажет "продажники". Вот и вертись,

Возьмет за грудь и силипнет".

Маруська стояла белей молока,

Тряхнула плечом, не ответила больше.

По тракту снова на "Молокань"

Членораздельно гадал колокольчик.

Зашел к соседу. В слепящем снегу

Сивая кобылка казалась желтой.

По ней расплывался жирный нагул,

Ейное пойло-кофий из жолудя.

Нил Кондрашов не доест, не допьет,

Но уж Машке овес, все Машке да Машке.

Сам колупает угри да репье,

А уж лечит, как дите - ромашкой.

Кондрашов вышел - безухий ухарь

(Ухо осталось у ЧОН'а).-"Здоров!"

Он тоже носил сережку в ухе,

Но только с ниточкой, а не с дырой.

"Слышь, Кондраш?" "Га". "Нынче он будет".

"Кто?" "Улялаев". ".Что ты?" "Фахт".

"М-да..." Помолчали. "Теперь не лафа,

Теперь бы за сбху, а не за орудию".

Эдак пошушукались, да вдвоем и вышли.

. Дылда к Павлову, Кондрашов к Чижу.

И нее говорили кто "м-да",а кто "ишь-ты",

Кого брала оторопь, а кого и жуть.

Ночью Дылда дремал, как заяц.

В ухо нарезывалось мокрое дело.

Ему слышались шорохи, тени казались,

И корчилось смоленое от пота одеяло.

И когда петух заорал на рассвете,

Он крикнул, сел и нутром екнул:

Широким махом качался в окнах

Задрипанный гнездами ветер.

А в корявых сучьях незрелая луна

С голубыми кругами у глаз от бессонницы

Вяло встречала плывущую в наст

Золотозвонкую конницу.

Тогда-то в ставень застучало кнутовище.

Дылда вылез: видит - мороз,

Серебряная лошадь в полуторный рост

И башлык заметается-хлыщет.

Долго обувался. "Ворончика" поуськал.

Все уже в сборе; Павлов. Кондрашов.

"Куда выступляем?" "Уперед за Маруськой"'.

Дылда сказал: "Хорошо".

Батька сопел: поддержать ему стремя.

Он только было окорок - но Дылда: айда!

Мужики навалились, и веревочный кайдан

Опетлил его ногу да как на бойне вгремил.

Серга отряхался. (От своры-кабан.)

Но парни одолели. Увязали на телегу.

И атаман трех знаменитых банд

Покатился в город. Коняга была пегая,

Батька знал ее: это "Лысуха".

Она засекалась и ходила в бинтах.

Конвоиры мерно отбрякивали такт,

Шипели в сугробах, звонили где сухо.

Гоголем в цокоте ехали врозь;

Заезд был свеж и проворен...

Сзади подхрамывал грузный ворон,

Багровый от утренних зорь.

Но Дылда был не в себе-неспокойно.

"Чортов филин! Чего ему острог?

Задаст винта". И крестьянские воины

Дали спешенный строй.

Братва его знала: выверчено веко,

Дырка в подбородке, да в мочке серьга.

Ежели только ускачет Серга

Не оставит живого человека...

И Дылда вскинул к щеке обрез

Цок! - осечка. Но Павлов за винтовку,

Вдвинул ему в губы - и золотой блеск

Озарил изнутри его зубы.

Рванулась лиловая кровь И дым.

Лицо, как молнией, дергалось мукой,

Из темени хлестали с глотательным звуком

Пышные перья алой воды.

Кто-то еще спустил карабин.

Пальцы скрючились, точно озябли;

Кто-то трусливо крикнул: "Руби!"

Нос и губы перекрестили сабли;

Но белый глаз не мигая смотрел.

И уже суеверные малость струхнули

Не берет старика ни тесак, ни пуля,

Хоть морда в разрубе, а череп в дыре.

Зеркальный мороз на ветрах багровых

Его отражал то выше, то ниже,

И он чернел, оползая в кровях,

И лютый глаз его вопожил-пыжид.

Может, он мертв. Но его похоронят,

А страх из могилы дыхнет прокааой.

Нет, тут нужна прапрадежья казнь;

Чтобы мясо его разносили вороны.

И вынули топор, черный от опоя,

И дали помолиться, ежели горазд

И Сергея-свет-Кирилыча тут же, в поле,

Голову на колесо - и раз!..

Астрахань

XII-1924

ГЛАВА XI

Но говорят, что это был не Улялаев...