Улялаевщина

Кружится бронзовый жук...

...Двести фунтов золотого мяса

С голубой лисицей как описать

Ее перси - облачный пейзаж,

Ее плечи - это с умма сойти,

Ее женственное благородство

В жесте, в поступи, подобной езде,

Маслянистость полуоборота

Луковицы в гнезде.

И глаза. Да нет, надо видеть

Плутоватую невинность их дум

В апельсиновой сердцевине,

Замороженной во льду,

Где влажные дольки золотца,

Растягиваясь и сводясь,

Играют, точно два солнца,

Которыми лучится вода.

А ноздри! Ведь в них затерян

Ребус философских атак:

Реальнее всех материй

Обаятельная пустота.

О, моя дорогая валькирия,

Опущенная на проспект!

Какая, какая лирика .

Достойна тебя воспеть,

Когда твои, Тата, изогнутые

Губы смеются и манят,

И на плечах твоих - окна,

Как в петербургском тумане...

А впрочем - и снова челюсть крута,

Кнопка - вваливаются татары,

И по женской фигуре гитары

С крылатой струной-секретарь.

И в озере, висящем на сером гвозде,

У рупора трубки, в креслах крылатых,

Черный рыцарь в хромовых латах

Меховые брови воздел.

Гундосит Кулагин: "Это что же, ничего? да?

Сашка вчера задержал меня,

А сегодня всех приехавших с 17-го года

Приказал комендатуре разменять".

Лошадиных гнусавит: "Антошка Кулагин

Персонально пределяет меж своими

Муку и сахар и прочие благи

И в списках ордеров его имя".

Гай хладнокровно стиснул мундштук,

Так что дым из трубы раздуло,

Так что бережно звездящие мечту

Зрачки нацелились, как дула.

Но киргизы, приехавшие с дальней Алчи,

За-раз галдят с раздраженьем и мукой

И не могут понять, почему он молчит

И бородкой пера играет с мухой.

Кулагин явился в чьем-то манто

На сером шелку под котиком. Пауза.

Гай: "Тэк-с... Ну, что ж, брат Антон".

Выдвинул ящик, нащупал маузер.

Кулагин понял. Полиловели губы,

Но по глазам заметалась жизнь

"Товарищ Гай - я буду служить.

Вот-те крест. А касательно шубы-с..."

Пуля имела модный чекан

И мозг не вытек, а выпер комом.

Четыха срочно переброшен в Чека.

Лошадиных стал губпродкомом.

Гай говорил. В лицо не глядел он.

Железом звучал его лозунгов лязг:

"Каждое зернышко - пуля белым.

Каждая ниточка-им петля".

Он никогда не размазывал: точка;

Дважды-два; буки-азба.

И Сашка в гипнозе бежал по кочкам,

И сейфом казалась ему каждая изба.

Всем. Всем. Всем.

Братва, не щади их,

Комбед информирует только держись!

Лошадиных заслушает. Так. Лошадиных

Примет решенье и проведет в жизь.

И взвыла деревня. Туго. Нужда ей:

Дыра на ноздре, да ноздря на дыре.

Сашка не знает, не рассуждает,

У Сашки в кляксах шипит декрет;

Сашка готовит чернильный вихрь.

Стало быть надо. Он не кисель

После поймут! И взвизжали бабихи

По реквизированной полосе.

На-голос и в причитаньи шла продразверстка,

Истово крестился заплатанный ветряк,

Пророк громами отмахивал версты,

Серчая на продармейский отряд.

Но Сашка Лошадиных - парняга ретивый,

Сашка врубит советскую власть,

Сашка знает: работа без срыва

Залог победы, рабочий класс...

Черные зори коченели в поле.

На заборе каркала мор карга.

Голод стоял. Был звон от запоя

Ветра в степи. Был гол курган.

Перла вошь-в чесотке крапивника,

Задувало с ветру, родила трава

У ней был крестик очерчен на спинке,

И мерла кайсачья и мужичья рвань.

Но съезды и комиссии надежду питали

Докторес доктрина с шишками ученостей,

Нахмурив морщины, утверждали: "Питанье

Способус лечения самый бонус эст".

Итак - питанье. Упрятать толпу за

Жиры и сахар и соль??

А Вошь, обжираясь, пузырила пузо,

Дрыща яйцами в ямки сел.

И когда по утрам из заглохших грядок

Багряное солнце лучи подъемлет:

Казалось, - кровавая Вошь из ада,

Карабкаясь ножками, лезет на землю.

И в районе бархан поднялась баш-буза,

И на пункты коммунных пашен

Повел в набег верблюжий базар

Зеленый полковник Мамашев.

И по селам слух задымился золой,

Будто у озера муравой и мылдой

С конницей'в 50 голов

Гуляет партизан Дылда.

А за ним молва голосистая:

Что в разлужьях у Волчьего Спуска

С прапорами и гимназистами

Появилась какая-то Маруська;

Что, возвратясь из кандального Севера,

Рыща тырбан от туза бы к тузу б,

Гастролирует с уголовною хеврой

Мокрятник-Золотой Зуб.

Атаманы в лощине, атаманы на речке

Путников за зебры: "Ты чей, паря, а?"

Брызгала разбойничками Степь, что кузнечиками,

Да поджидала лишь главаря.

Улялаев був такiй - выверчено вiкo"

Дiрка в пидбородце тай в ухi серга

Зроду нэ бачено такого чоловiка,

Як той Улялаев Серга.

Джаныбек. II-1924.

Пенза-Самара-Уфа"

XI-ХII-1924.

= ГЛАВА II

Лиловые тучи. Серое поле.

Умиротворенность и великолепие.

Пегие березки в золотой боли,

Задумчивая кляча с галкой на-репице.

Вода замирала. На дне из-под камня,

Колокольчиком ус завернув у рыльца,

Колыхая пузырь и зевая клешнями,

Зеленый рак мерцал и троился.

Гусиную стаю тянуло к морю.

Вода, как железо, делалась рыжей.

В белый туман проступали зори

От изморози в пупырижках.

И грибные дубы, полусонные, желтые,

Щелкая в пупики рябой картофель,

С треском раскалывали жирные жолуди

На чашечку с хвостиком и на кофе.

И розовые, пеженькие, черненькие хрючики,

Заливаясь петухами и немазанной осью,

Суетливо чавкали, крутя закорючкой,

Капая слюни и кидаясь в россыпь.

А меж двух берез наливался запад

У бугра багров, у листвы золотистей

И листья слетали, слоистые листья,

По красной кожице трупный крапат.

Поцелуй в землю, мертвенно звонкий,

И вот зарываются в осыпь и осунь:

И на их гусиных лапах, морща перепонки,

Тихо отходила - осень.

А к ночи ведьмы, подъяв на леса дыбы,

С мокрых деревьев скубили перья,

И сыпали хохот и льдистый перец

В венецианские окна усадьбы.

Буря качала волнами ветра,

Снежной пеной шипела,

Петушьем запевала, стругала ветви