Общество сознания Ч

Еще раз сморгнув слезы, которые все еще текли, Чижов увидел в руках батюшки небольшую и действительно черную иконку.

- Что это - «псевдо»? Ненастоящая, что ли? - грозно прогудел из-под своей резиновой личины «Клинтон».

- Опять же поясняю, что это не сам Дионисий писал, а один из его многочисленных учеников, - терпеливо отвечал отец Василий. - Видите, какое особенное письмо. Сразу видно - не Дионисий. Берите, коли пришли за ней. Видать, ценная. А так-то я стремлюсь у себя ценных икон не держать, чтобы не вводить в соблазн слабых мира сего, таких, как вы.

- Кончай агитацию, опиум, - усмехнулся из-под своей маски «Ельцин». Он взял из рук священника икону, разглядел ее как следует и засунул во внутренний карман куртки. - Ну все, теперь спасибочки. Давай, друг Билл, вяжи попа. К стулу его. Руки к подлокотникам, ноги к ножкам. К вам еще кто-нибудь должен приехать?

- Завтра должны, - наконец-то подала голос Наталья Константиновна. - Что ж вы, так нас и оставите связанными?

- так и оставим, - отвечал «Ельцин». - Раз завтра кто-то приедет, спасут вас. Удобно, святой отец?

- Удобно, сынок, не волнуйся, иди с Богом, - отвечал отец Василий.

- Погоди, надо еще твою бабу и сына к кроватям привязать, а не то они так, спутанные, выбраться могут.

«Клинтон» привязал к кроватям сначала Чижова, потом Наталью Константиновну.

- А если мне с сердцем плохо станет или отцу Василию? - спросила простодушная матушка.

- Ну, тогда исповедуйтесь друг другу и - в рай, - засмеялся «Ельцин».

- Нам же надо подальше отъехать отсюда, а то ж вы сейчас своего молодого в ближайший пункт, где есть телефон, отправите.

- Логично, - сказал Василий Васильевич. Глядя на спокойствие отца Василия, он тоже стал чувствовать, что ничего на свете не боится. Никаких издевательств, зверств, пыток.

- Какие-нибудь еще пожелания есть? - спросил «Ельцин».

- Воды дайте напиться, а то ж до утра теперь не пить, - сказал отец Василий.

- Билл, дай им попить, - повелел «Ельцин». Давно уж было ясно, что он в этой банде из двух человек главный, а не так, как у настоящих Клинтона и Ельцина.

Резиновый президент Америки обошел всех троих связанных с матушкиной огромной чашкой, напоил.

- Вот еще, - сказал отец Василий, напившись. - Скучно нам будет. Не в службу, а в дружбу: включите магнитофон. Вон он там, на подоконнике.

- Магнитофон! - фыркнул «Клинтон». - Магнитофон мы и сами прихватить с собой можем.

Чижов давно заметил, что тот шарит взглядом по избе, явно не желая ограничиваться одним лишь так называемым «черным Дионисием».

- Я те прихвачу, американская морда! - осадил его наш всенародный.

- Да ладно тебе! - возмутился неудовлетворенный Билл. - Тут еще столько барахла натырить можно. Что мы, одну только эту копченую деревяшку?

- Дурень ты, Билли! Одна эта копченая деревяшка стоит в сто раз дороже, чем мы с тобой оба, вместе взятые. Иди включи людям магнитофон. Там с реверсом, батя?

- С реверсом, с реверсом, не беспокойтесь, всю ночь играть будет, только не громко сделайте, - сказал отец Василий.

Клинтон включил магнитофон, из которого тихо потекла музыка «Мечты» из «Детского альбома» Шумана.

- Похоронное что-то, - сказал «Клинтон».

- Шуман, - сказал «Ельцин». - Не знал, что попы классической музыкой увлекаются. А джаз есть?

- Нету, - ответил отец Василий. - Идите с Богом, кудеяры, а не то еще кто-нибудь заявится. Зачем вам и нам лишние переживания? Свет только включите маленький, а большой выключите.

«Ельцин» сам исполнил просьбу, погасил люстру, зажег настольную лампу. Еще свеча на столе горела в маленьком подсвечнике.

- А мне валидолину под язык подложите, если можно, - попросила Наталья Константиновна.

Они и это выполнили. Наконец собрались уходить.

- Там подсвечники еще золотые есть, - прогудел «Клинтон».

- Да не золотые они, родимец! - воскликнул батюшка.

- Понял? - цокнул языком «Ельцин». - Пошли, Билли.

- И последнее, - окликнул их отец Василий.

- Чего еще? - спросил недовольный «Клинтон».

- Как молиться-то за вас? Имена назовите свои, - попросил священник, и у Чижова мурашки по спине пробежали.

- Его - Билл, меня - Боря, - гоготнул «Ельцин».

- А под масками? - серьезно спросил отец Василий.

- Апостол Петр и апостол Павел, - поставил окончательную точку в душеспасительной беседе «Ельцин».

- Эх, дураки, дураки, - вздохнул отец Василий, когда за окнами послышалось хлопанье автомобильных дверец, зажужжал мотор. - Как не боятся душу свою этак губить! Безмозглые! Жалко их.

- Себя пожалей, - тихо, посасывая валидол, заметила матушка.

- Нет, их жалко, кудеяров, - продолжал батюшка. - Может быть, не безнадежные еще. Вот ведь просьбы мои исполняли… А постепенно один страшный грех за другим засосут их.

- Жалей, жалей их, - продолжала тихо ворчать Наталья Константиновна. - Лоб тебе вона как раскровянили. И вот я еще что замечаю: собаки поначалу очень лаяли, а потом умолкли, и теперь не слыхать. Не иначе как они потравили их, изверги.

Некоторое время в избе слышались только «Мечты» Шумана. Когда Чижов в прошлом году точно так же приезжал на Пасху, он привез отцу Василию в подарок магнитофон и множество записей. Батюшке нравилась красивая классическая музыка. И марши он тоже уважал. На играющей теперь кассете было разнотравье из самых известных и любимых мелодий. Шумана сменила «Павана по усопшей инфанте» Равеля, и отец Василий мрачно пошутил:

- И впрямь молчат собачки. Видать, усопли инфанты наши. Остапа Бендера мне особенно жаль будет, умный был пес.

- А мне Муху, - вздохнула Наталья Константиновна и заплакала.

- О чем? - повернул к ней голову батюшка. - О собаках? Эй!

- Да не о собаках, а как они вас били, окаянные! - плакала матушка. Сейчас ей можно было все простить, все выходки ее строптивого и вздорного нрава.

- Не убили же! Не плачь, Наташенька, не плачь, любезная, - стал утешать ее священник. - Собачек жалко. Новых заведем. Башки наши заживут, лучше прежнего засияют. Себя-то не накручивай, а то и впрямь плохо с сердцем сделается.

- И… икону тоже жал… жалко, - всхлипывала матушка.

- О-о-о! Икону тоже не жалей, - отвечал отец Василий. - Мне она не по душе была, эта икона. И впрямь черное что-то в ней, не светлое. Я ее поначалу в храме пристроил, из уважения к Андрею Андреевичу, все-таки подарок ценный, так она, слышишь, Вася?..

- Слышу, батюшка.

- Она упала, да еще две иконки свалила и свечку сбила. Я тогда в избе ее пристроил. Она и в избе упала ни с того ни с сего. Читал я, что Дионисий одно время поддался речам еретиков и что-то там не то стал делать. А вместе с ним и ученики его. Покуда их Иосиф Волоцкий уму-разуму не научил, не возвратил к канонам. Видать, ученик Дионисия, тот Никифор Конец, в период еретических заблуждений и написал сию иконку. Из нее что-то нехорошее проистекает. Прости, Господи, ежели я не прав!

- Должно быть, правы, батюшка, - отозвался Чижов. - По всему судя, именно этого еретического периода иконы особенную ценность у торговцев представляют. Да и вообще, пятнадцатый-шестнадцатый век! За такую икону и впрямь Клинтон и Ельцин наши большой куш отхватят, если смогут сбыть. А то ведь, не ровен час, их убьют за черного Дионисия.

- И убьют, дураков, - согласился отец Василий. - Я и говорю, жалко кудеяров глупых.

- Вася, большое тебе спасибо за музыку, - вдруг весело сказала Наталья Константиновна. - Мне вот эта особенно нравится. - «Павану» сменил «Лунный свет» Дебюсси. - Я под нее всегда хорошо засыпаю. А еще под «Лунную сонату» Бетховена.

- Я потому и попросил включить магнитофон, - сказал отец Василий, - что нам теперь, в нашем положении, лучше всего заснуть.

- Послушай, отец Василий, - спустя какое-то время, когда Дебюсси сменил «Лебедь» Сен-Санса, сказала Наталья Константиновна голосом человека, совершившего важное открытие. - А ведь это он их навел.