Рывок на волю

Ему, несчастному (или счастливому?), понять этого было, наверное, не дано.

– Анатолий Андреевич, – тяжело вздохнул я. – Я не хочу заниматься пустым словоблудием. Если вы до сих пор не врубились, чего же мне еще надо, в чем я весьма сомневаюсь, то пытаться что-либо вам объяснять бесполезно. Так что, считаю эту тему исчерпанной. Если это единственное, о чем вы хотели меня спросить, то позвольте откланяться. Я устал. Я хочу назад к себе в камеру. Ну а если у вас еще есть вопросы, то задавайте. Я слушаю.

Кум рассмеялся.

– Ну и упрямый же ты… черт, Разин. Впрочем, мне это нравится. Ладно, слушай. Хочу предложить тебе сделку.

– Никаких сделок, – покачал я головой. – Вы знаете.

– Да, я тебя знаю. И обещаю, что никаких своих принципов ты не нарушишь. Впрочем, как не нарушал их и раньше. Так вот… тебе огромный привет от Кристины.

– Как она? – безразличным тоном поинтересовался я. Мне сейчас было совсем не до свихнувшейся племянницы кума, погрязшей в наркотиках. Доставало своих геморроев. – Поправляется?

Кум лишь вздохнул и молча покачал головой.

– Депрессия, истерики, неадекватные поступки? – перечислил я типичные симптомы кумаров недавно слезшего с иглы наркомана.

– Хуже, Константин Александрович, – еще раз тяжело вздохнул кум.

– Угрозы суицида?

– Это чего?

– Угрожает вам, что совершит самоубийство? – расшифровал я слово, оказавшееся слишком мудреным для офицера ВВ из далекой северной Ижмы.

– Да если бы угрожала!!! – опять перешел на повышенные тона кум. – На угрозы даже не тратила времени! Просто взяла и привела их в исполнение! Взяла и наелась таблеток в тот самый вечер, когда тебя… В общем, ты понимаешь. Короче, еле откачали девчонку. Хорошо, вовремя спохватилась Анжела.

– Как сейчас состояние? – напрягся я. Безразличие понемногу сходило на нет. Что ни говори, но за почти три месяца я к этой девчонке успел привязаться. К тому же, вытаскивая ее из ломов, просидел возле Кристины почти четверо суток. А потом почти каждый день выступал при ней кем-то вроде духовника, которому она изливала душу. И на котором срывала все свои кумарные «психи».

– Состояние стабилизировалось, – доложил кум. – Это, в смысле, физическое. Что же насчет морального… Дело в том, что здесь, в Ижме, психов не держат, и ближайшего психиатра можно найти разве что в Печоре или Ухте…

– Ну а наркологи? – перебил я.

– Местных алкашей лечить и не пробуют. Пустое. Если у кого-то вдруг случается «белочка», то его связывают колхозом местные мужики. А потом вызывают обычную «скорую». Вот и все лечение… А у Кристины случай гораздо сложнее. Местные лекари предлагают перевезти ее обратно в Москву, в хороший дурдом.

– Ну и?..

– А откуда, скажи, взять на это лечение денег?

– Продайте свой джип «гранд чероки».

– Да иди ты, – раздраженно махнул рукой мой собеседник. – Джип старый, за него ничего не дадут. А так бы продал. Нет, обратно в Москву – это не выход. Надо держать Кристину в этой глуши, подальше от дури… – Кум поднялся, перегнулся через стол, опершись на него ладонями, и вперил в меня пронзительный взор. Совсем не тот взор, который я у него привык наблюдать. – Константин, ты мне поможешь… ты нам поможешь?

Я молчал.

– Кристина требует к себе в палату тебя. И ничего больше. Ее пришлось привязать. Она отказывается от еды. Она грозится в конце концов убежать и утопиться в реке.

– Я не психиатр, начальник, – спокойно заметил я. Но для меня уже начали вырисовываться определенные перспективы тех выгод, которые смогу выгадать для себя.

– Да и насрать, что не психиатр! – любящий дядюшка чуть не плакал. – Ты единственный, кто может управлять ею. Ты единственный, к кому она сейчас проявляет хоть какой-нибудь интерес. Ну, конечно, кроме наркотиков. Ей не нужна ни ее мать, ни я. Да ей не нужна и она сама. Зато она добивает меня вопросами, что случилось с тобой. Куда ты пропал? Какая-то интуиция ей подсказывает, что у тебя проблемы…

– «Проблемы»… – ехидно передразнил я.

– Да, проблемы! И очень большие проблемы, если откажешься мне помочь, Константин Александрович. – На губах моего собеседника опять появилась змеиная, столь знакомая мне улыбочка начальника оперчасти. – Если же согласишься, то все эти проблемы мы решим по полной программе. Сделать такое вполне в моих силах. Ты мне доверяешь, Константин Александрович?

Нет, куму я не доверял совершенно.

Разве можно доверять человеку, который четыре дня назад возглавлял облаву на тебя и твоего друга, а потом стрелял тебе в спину?

Правда, кум тут же попытался убедить меня в том, что целил совсем не в спину, а по ногам – это был единственный способ спасти меня, дурака, от неизбежной гибели или в трясине, или от пули другого, менее щепетильного, цирика, который уж обязательно бил бы на поражение. И тот выстрел на таежном болоте мне по бедру был ни чем иным, как выстрелом милосердия, имеющим целью не просто избавить меня от мучений, а, более того, спасти от смерти. И, мол, он, великодушный кум, был несказанно рад тому, что все вышло настолько удачно, что пуля не только ранила меня точно в ногу, а даже прошла мимо кости. И солдаты не успели слишком намять мне бока…

Нет, все равно куму я не доверял.

Но у меня не было выбора. И я без особых раздумий принял его предложение, которое заключалось в следующем:

Выйдя из этого кабинета, я на первое время переводился из ШИЗО в БУР, а отсидев там три месяца, возвращался в свой отряд. В свою «спальню». На свою панцирную кровать. И мне втихаря списывались все мои прегрешения. Крайним оказывался покойный Блондин, а для меня все оставалось по-старому. Разве за исключением того, что теперь я уже не смог бы по расконвойке спокойно разгуливать по поселку. Доверия ко мне не осталось, а если уж надо будет идти в больницу к Кристине или к ней в гости, то – извините, Константин Александрович, – исключительно под конвоем. И за все эти уступки со стороны мусоров я был обязан, как и прежде, нянькаться с племянницей кума, облегчать ей кумары, следить за тем, чтобы девчонка не наделала глупостей. Короче, выступать в роли домашнего врача при одном-единственном пациенте, совмещая эту роль еще и с обязанностями гувернера.

– И когда я должен отправляться к вашей племяшке в больницу? – поинтересовался я, как только кум закончил излагать мне условия нашего соглашения.

– Прямо сейчас, – обрадовался он. – Так ты согласен?

– Куда мне деваться? Только куда я такой? – Я бросил многозначительный взгляд на свою ущербную ногу.

– А за это не беспокойся. Отвезу в лучшем виде. – Кум вылез из-за стола, открыл стенной шкафчик и извлек оттуда электрический чайник, банку растворимого кофе и объемистый пакет с бутербродами. – А Кристине скажи, что не заходил к ней потому, что повредил на лесобирже ногу. Впрочем, увидит тебя на костылях, о том и подумает. И ни про какие другие приключения ни слова, пожалуйста.

– Я разве дурак?

– Да конечно, я и не думаю… Садись-ка, Разин, перекуси. И не стесняйся. Хоть это и в западло, а ты весь – сплошное понятие. Но ведь ел же и раньше. Так и сейчас не побрезгуй…

Я сидел за коротким столом для совещаний, удобно пристроив больную ногу на костыле, внимательно наблюдал за тем, как кум разливает по большим кружкам ароматный дымящийся кофе, и размышлял о том, как же я изголодался за последние дни. Ведь последний раз ел в компании Кости Араба и покойного ныне Блондина в утро накануне побега. Как давно это было? Четверо суток назад? Да, и даже чуточку больше. А потом не держал во рту и хлебной крошки. Не было аппетита. И вот ведь прорезался. Долбил мозги ужасающий депрессняк. И вот ведь куда-то исчез. Совсем не хотелось жить дальше. А теперь… Нет, дорогой кум, мы с тобой еще повоюем. Наживешь ты еще головняков с Костоправом!

…Я взял кружку, прикрыл от наслаждения глаза и отхлебнул горячего кофе.

Мне повезло. В камере БУРа я сразу же пересекся со знакомым фраером, который возвращался в общий барак уже на следующий день. Его погоняло было Саша Стаканыч, и он смотрел за камерой в течение последних трех месяцев, но без понтов сразу освободил мне свою шконку.