Зэк

– Год, конечно, это большой срок. Но и человеческий «материал» исключительного качества. Хотя… длительное пребывание в экстремальных условиях без психологической поддержки не способствует поддержанию боевого духа. Если бы я имел возможность раз в два-три месяца встречаться с Африканцем, то я мог бы…

– Это исключено, – жестко отрезал Председатель. В организации он лучше всех понимал, чем они рискуют. – Это исключено, Саша. Как вы думаете: пытку Африканец сумеет вынести?

– М-м-м… кратковременную – да. Но длительное истязание ломает волю. Гарантировать не могу.

– А если у него будет выбор: предательство или самоубийство – что он выберет?

Психолог ответил не задумываясь:

– При наличии выбора он, несомненно, поступит согласно своим представлениям о чести.

– Благодарю вас, доктор, – сказал Председатель.

После этого разговора Председатель пришел к выводу, что у Африканца всегда, в каждый конкретный момент, должно быть под рукой средство для свободного выбора… что ж, нужно дать ему это средство.

Хирург снял перчатки, небрежно швырнул их в раковину и сказал:

– Одевайтесь, молодой человек. Ваша «торпеда» на месте. Сейчас след еще немножко виден, но через три-четыре дня никто ничего не поймет. Даже опытный хирург подумает, что это всего лишь заживающая царапина. Вы же при необходимости сумеете вырвать капсулу зубами.

Таранов осмотрел место посадки «торпеды» – действительно незаметно… От мысли, что под кожу вшита капсула со смертельным ядом, стало не по себе. Председатель, передавая невзрачный серый цилиндрик диаметром миллиметров пять, сказал:

– Даст бог, не понадобится. Но если понадобится, то, Иван Сергеич, можешь быть спокоен – хватит, чтобы убить слона. Мгновенно и безболезненно… Я и сам такую ношу.

От мысли, что в тело имплантирована смертельная доза яда, кожа покрылась мурашками.

– Спасибо, доктор, – сказал Африканец.

– Не за что, – улыбнулся врач. – Желаю, чтобы она никогда вам не пригодилась.

– Я не уверен, Игорь, что мы поступаем правильно, – сказал Председатель. – Может, отменить командировку Африканца?

– «Караван» – твое детище, Евгений Дмитриевич. Тебе и решать. Но что, собственно, тебя беспокоит? – отозвался Лидер. Они сидели в сауне, завернутые в простыни, пили пиво.

– Побег, Игорь Палыч, побег… я не убежден, что мы сумеем это осуществить.

– Я тоже.

– Тогда – отменяем?

– А зачем? Сам выберется. Африканец сам выберется. Мы, конечно, поможем, но… спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

– А если не выберется?

– Значит, судьба такая.

– Тебе не кажется, Игорь, что мы с тобой превращаемся в монстров?

– Дай, Евгений Дмитрич, пивка, пожалуйста… Спасибо. – Лидер открыл пиво, налил его в бокал. – В монстров? Возможно, Женя, возможно. Но кто-то должен чистить землю от мерзости. Что же касается Африканца, то, извини, он просто опасен. Он же неуправляем, Женя… Я считаю, что его нужно поставить в предельно жесткие условия. В безвыходные условия. Сумеет вырваться – молодец. Не сумеет – слава героям… Но, я думаю, он вырвется. Он по складу характера такой человек – чем сложнее обстоятельства, тем больше он мобилизуется. Он – подожди – еще создаст нам проблем. – Лидер сделал глоток, спросил: – Ну что? Будешь отменять?

Председатель молчал. Долго молчал. Потом произнес:

– И все-таки мы превращаемся в монстров.

– Брось, Женя. Мы – напротив – боремся с ними. Я – мент. Я всю жизнь их давил и давить буду столько, сколько смогу. Всеми средствами… Не наша вина в том, что мы живем в противоестественном, опрокинутом мире. Если бы государство нормально исполняло свои функции, то мы с тобой, два пенсионера, могли бы спокойно проводить время на рыбалке. Думаешь, мне хочется кидать Африканца в тюрьму? Нет, не хочется… Но ты отлично знаешь, для чего это делается. Ты лучше меня это знаешь. И должен отдать себе отчет, что на одной чаше весов некие абстрактные представления о гуманизме и судьба Ваньки Таранова, а на другой – миллионы человеческих жизней. Миллионы, Женя!… Если тебе важнее твоя личная пор-р-рядочность, то, конечно, нужно сказать Африканцу: отбой, Иван. Мы, брат, извини, погорячились… А если мы хотим сделать реальное дело и уличить московских кровососов, то – извини – мы обязаны довести «Караван» до конца. Второго такого шанса у нас может просто не быть, Евгений. Решай, Председатель, решай…

Снова повисла тишина. Над полом плыл легкий сквознячок и холодил ноги…

– Пожалуй, – произнес Председатель, – я был не прав, когда сказал, что мы превращаемся в монстров – мы уже в них превратились, Игорь.

Три последних дня перед «командировкой» он провел со Светланой. Господи, что это были за дни! Потом они будут сниться Таранову.

Что это были за дни! Наполненные нежностью и тоской. Особой, хрустальной нежностью… и совершенно особой, нечеловеческой тоской. Наверно, так может тосковать зверь, попавший в капкан. Или преступник, приговоренный к казни. Он знает, что палач придет на рассвете, и смотрит в окно, пытаясь взглядом остановить или хотя бы отсрочить восход…

Никогда еще не любил Иван так обреченно-яростно. И так пронзительно нежно… Светлана всматривалась в его лицо и спрашивала: что с тобой, Ваня?… А он смеялся и говорил: все о’кей, Светка-конфетка… все о’кей.

И вел ее в кафушку. Или в парк. Или просто на берег залива, где тонкая полоска льда вдоль берега, и черная дымящаяся вода дальше… и – совсем далеко – белое карликовое солнце над горизонтом… Или нес ее на руках в ванну, раздевал бережно и опускал в белоснежную пену. Он касался ее тела губами и чувствовал ту истому, что наполняет женщину с волосами цвета спелой пшеницы.

Ах, эти три дня на излете декабря двухтысячного! Легкий морозец, искрящийся снег, счастливые, сияющие глаза Светланы…

Три дня прошли, как будто их и вовсе не было. 25 декабря Таранов объявил Светлане, что срочно уезжает в командировку.

– А когда ты вернешься? – озадаченно спросила Светлана.

– Только в следующем веке, родная, – ответил он, смеясь.

– Ванька! А отказаться было нельзя?

– Нет, отказаться было нельзя… воробьев кормить не забывай.

Он сложил вещи в небольшую спортивную сумку, категорически запретил себя провожать и ушел. В окно Светлана видела, как Таранов энергично пересек улицу, поднял руку и остановил частника. Он ни разу не обернулся, не посмотрел на ее окна, не взмахнул рукой.

В квартире Светланы было тепло, но она стояла у окна, набросив на плечи шаль и обхватив себя за плечи руками. Ей было зябко и очень-очень страшно… А синий «жигуленок», в который сел Иван, выплюнул в снежную пелену черный клубок дыма и увез Таранова… Куда? Зачем?

Водила попался разговорчивый – с ходу обратился к Ивану с каким-то вопросом. Таранов что-то ответил… Водила снова задал вопрос, но Иван сказал:

– Ты давай крути баранку. Скользко нынче, брат.

Водила посмотрел на Ивана сбоку, увидел плотно сжатые губы и желваки на щеках. С вопросами больше не лез. На Финляндском Иван вышел, потолкался, проверяясь, и нырнул в метро. Дважды сменив направление, он вышел на «Лесной», снова поймал частника и поехал на Лиговку. Здесь, на конспиративной точке, его ожидали Председатель и Лидер.

Их беседа продолжалась около сорока минут. Меньшая часть этого времени была посвящена инструктажу о рабочих и запасных каналах связи, паролях и берлогах, где можно отлежаться при возникновении нештатной ситуации. Большая часть – финальному «зомбированию» на выполнение задачи. Таранов хорошо это понимал, и руководители «Анти-клуба» понимали, что он это понимает. Всем было неприятно.

После рукопожатий и даже предложения «присесть на дорожку», что и было Тарановым сделано с кривой усмешкой, он покинул квартиру на Лиговском. По свеженькому, не истоптанному снегу пешком дошел до Московского вокзала, хлопнул в ресторане два «полтинничка» коньяку и сел в восьмой вагон поезда ¹ 151 «Родники Удмуртии». В спальном вагоне было чисто, спокойно, уютно.