Страница 21 из 57
— Не-не, —запротестовал он, видя, что Кастет лезет за деньгами, — подарок от фирмы, как оптовому покупателю.
Исаев вызвал майора Богданова в необычную для себя рань — в десять утра. Был в мундире, что тоже непривычно. Свеж, подтянут и лихорадочно весел.
— Проходи, Юрий Васильевич, садись. Коньячку, может? Нет? Правильно — день впереди. А у меня радость, Васильич, не могу с другом не поделиться! Звонили мне сегодня из Москвы, — он поднял глаза к потолку, — домой звонили, понимаешь! Есть шанс, очень большой шанс, что заберут меня туда. Толчок только нужен, дело громкое, и я — в министерстве, а то и…
Исаев откинулся на спинку не по-служебному комфортного кресла и картинно прикрыл ладонью глаза.
— Если бы ты знал, Васильич, кто мне звонил… Понимаешь, ОН сам мне позвонил домой! Тебя я, конечно, с собой заберу, хватит в Питере гнить. Звание внеочередное дадим, давно уж из майоров-то вырос, не мальчик — с одной звездой ходить! Но — нужно дело, громкое раскрытое дело. Организуешь?!
Богданов пожал плечами.
— Ладно, не тороплю, подумай. Но и тянуть особо нельзя, ОН так и сказал — долго не тяни!..
Исаев еще помолчал, потрясенный собственным лучезарным будущим, потом со вздохом вернулся на грешную питерскую землю.
— Что там у нас? — словечко «нас» выделил особо.
— У нас, Виктор Павлович, — Богданов тоже выделил «нас», но совсем другим голосом, — дела обстоят следующим образом. Ладыгина взяли на стоянке, к машине своей пришел. Отвезли на квартиру, на Восьмой Советской. Работали аккуратно, химией, сначала молчал, когда дозу увеличили — заговорил, но недолго. Помер, сердце не выдержало. Врач сказал, что пил, наверное, вчера, а с алкоголем эта самая химия никак не совместима. Рапорт предоставлю.
— Сказал что-нибудь? Имена называл?
— Называл. Костюкова поминал, хозяина квартиры. Наташку, девчонку, с которой пили, и какого-то Петьку. Что за Петька — разбираемся.
— Хорошо. Ищите Петьку, да побыстрей, понял, что у нас впереди? И, знаешь что, не пиши ты этих рапортов, ну их. Мне не бумажки, мне дело нужно.
— Понял, Виктор Павлович. Что с телом делать?
— Ну придумай что-нибудь, в первый раз что ли.
— И еще. Засаду из квартиры снимать? Там волкодавы вторые сутки сидят.
— Какие еще волкодавы? Ах, эти… Пусть еще посидят, меньше под ногами путаться будут. Менять их все равно некем, все люди в разгоне… В общем, так — ты моим делом, конечно, занимайся, но и о большом деле думай, там тебя погоны полковничьи ждут…
Ага, пошел дырки в погонах сверлить, подумал Богданов, но вслух сказал:
— Что-нибудь придумаем, Виктор Павлович. Обязательно придумаем!
Волкодавы сидели на кастетовской квартире уже сутки. Обещанная подмога так и не пришла, смены тоже не было, но это бойцов не смущало — был поставлен приказ — сидеть в засаде, вот они и сидели. Поступит другой приказ, начнут исполнять его.
«Волкодавами» их прозвали еще на армейской службе в непрестижных внутренних войсках. Два паренька из мелких провинциальных городков со смешными фамилиями Челкин и Копытов быстро сошлись друг с другом, держались вместе и скоро стали одним существом под названием «волкодавы», случалось, что, выкликая наряды, комвзвода старлей Бартенев так и говорил — волкодавы заступают на дежурство по периметру, или там еще куда наряд приходился.
Вместе пришли они в армию, вместе и дембельнулись, решив еще на первом году службы, что поедут куда-нибудь в столичный город — в Москву или в Питер и поступят на службу в СОБР или ОМОН. В питерский СОБР их не взяли, отдавая предпочтение десантникам и морпехам, но ОМОН принял их в себя охотно, крепкие парни без особой подготовки, но с пролетарской ненавистью в глазах пришлись там как нельзя кстати.
Ненавидели они многих — столичных «штучек», выдрючивавшихся перед простыми людьми, которые их кормят и поят, а значит, и перед ними, волкодавами. Кто кого при этом поил и кормил, было неясно, но «штучек» они ненавидели крепко. Ненавидели волкодавы также всех «черных», объединяя этим словом и азиатов, в том числе выдрючи-вающихся японцев, и кавказцев, и негров.
Особой ненавистью пользовались геи, наверное потому, что смазливые юноши разного возраста пользовались косметикой — известно ведь, что любая парфюмерия, кроме «Тройного одеколона» и мужских духов «Шипр», применяемых по государственным и полковым праздникам, является первой отличительной чертой гея, педераста и гомосексуалиста в одном лице.
Так вот, при виде смазливых надушенных юношей, игривой походкой проходящих мимо несущих нелегкую службу бойцов особого назначения, в душах и форменных брюках бойцов происходило непонятное и стыдное шевеление, которое можно было подавить только усилением справедливой ненависти и гордого презрения к женоподобным сынам порока.
Оттого с большим и неподдельным желанием волкодавы брались за те задания, где можно было дать выход справедливой своей ненависти, например, разгонять митинги, устраиваемые, как известно, явными и скрытыми геями и лесбиянками, или стоять в оцеплении при эстрадных концертах, зрителями которых являются только представители ненавистной им ориентации, потому что простой русский человек на такой концерт не пойдет, а пойдет в рюмочную, пивбар или, на худой конец, на футбол. Правда, в последнее время, с появлением футбольных фанатов, волкодавы стали склоняться к тому, чтобы отнести болельщиков к категории геев, уж больно не по-русски они себя ведут.
И вот таким мужественным и бескомпромиссным борцам с организованной нечистью довелось на сей раз нести тяжелую и опасную службу, пребывая в квартире опаснейшего преступника, на счету которого сотни загубленных жизней и тысячи совращенных российских дев, каждая из которых могла бы стать достойной спутницей жизни как Челкина, так и Копытова, с гордостью неся по жизни их исконно русские фамилии.
Спасибо, боевой командир товарищ подполковник Исаев рассказал им про необычайное коварство и жестокость ужасного бандита Костюкова, и они утроили бдительность, чутко прислушиваясь ко всем подозрительным шумам и шорохам, доносившимся как извне квартиры пребывания, так и изнутри их пребывающих на сухом пайке организмов. Товарищ подполковник запретил им под любым предлогом покидать охраняемую зону, поэтому, даже отправляя по очереди большую и малую нужду, они не выпускали из рук табельное оружие, пребывая таким образом постоянно на посту.
Тем не менее, когда примерно в 14-30 московского времени в квартире, охраняемой волкодавами, раздался звонок в дверь, он стал для бойцов полной неожиданностью.
Копытов, как более осторожный, на цыпочках подошел к двери и вкрадчиво спросил:
— Кто там?
Мужской голос за дверью ответил:
— Это Костюков Алексей Михайлович, откройте, пожалуйста…
Выбрался Леха из центра, нашел дом, что сто лет стоит, капремонта дожидается, во двор заехал, встал, капот открыл, будто ремонтирует что в машине, а сам в сумке рыться начал. Кроме револьвера, патронов и подмышечной кобуры на самом дне нашел еще бронежилет. Хотел было Косте-охраннику позвонить, про жилет напомнить, а вместо этого Светлане позвонил, в общежитие, сказал ей пару слов нежных, каких с курсантства не говорил, откуда взялись только, и засобирался на дело.
Решил Кастет на квартиру свою съездить, посмотреть, что там творится. Хоть Женя Черных и запретил там показываться, но теперь-то — чего ему бояться! Засада там? Так и хорошо, что засада. Поспрошает он у засады той, что да как, может и о друзьях что узнает.
Да и сколько их там, в засаде? Вот, например, он сам, старший лейтенант Костюков, сколько человек на такое дело отрядил бы? Одного? Одного — нельзя, убьют одного, с кого спросишь? Значит — двоих надо, один из них — старший, с него и спрос будет в случае чего. Больше двоих — резона нет, бардак получается — на такое плевое в общем-то дело много народу отправлять. А с двумя он, Леша Костюков, и без оружия справится. Узнает все и Черных доложит, тот, может, еще и спасибо скажет за проявленную инициативу.