Кастет. Первый удар

Оттого и вел себя с ним Кирей, как ни с кем, а ежели и прогибался иногда, так с него, с Кирея, не убудет, а человеку, видел, приятно. На людях, конечно, иначе было, а один на один — отчего ж, скажем, у форточки не покурить…

— Прости, Петрович, отвлекся. О чем ты?

Сергачев с пониманием кивнул головой. Большой человек — большие заботы.

— А я, Всеволод Иванович, о том, что не мог Ладыгин сейф взять. Было, по-моему, так — долбили они стенку, картину там вешать или еще чего — не случайно же Ладыгин ходил к охраннику справляться — дома ли хозяева, и наткнулись случайно на сейф. Дальше — непонятка, скорее всего этот второй, которого пока не знаем, сейф и вскрыл. Почему, зачем — неясно, но тут дело такое. Представь, Всеволод Иванович, сейф перед нами стоит, мы и видим, что это сейф — дверца, ручка, замок цифровой или еще какой. А с другой-то стороны — это уже и не сейф вроде, железяка какая-то, в стену вделанная. Долбит этот второй стенку или сверлит, нам это не важно, и натыкается на эту самую железяку. Что в голове, окромя двух стаканов, конечно? То, что железяку эту надо с дороги убрать, потому как мешает она, железяка эта, дальнейшему рабочему процессу. Убрал он ее, при хорошем инструменте это не проблема, а там, за железной этой пластиночкой, — деньги, да камушки, да документы важные, которые на столе просто не оставишь, а спрятать надо, но так, чтобы всегда под рукой были. Да два ствола еще были — «Вальтер ПП-88», с глушителем, и «бердыш» Стечкина. Новые стволы, не засвеченные. «Вальтер» в феврале этого года из Германии сам Исаев привез, может, в смазке еще. Хотя я бы не удержался — пострелял. А денег, между прочим, как друзья мне верные сказали, — тысяч пятьсот в североамериканской валюте, да каменья драгоценные в мешочках полотняных, всего получается — на миллион будет. Вот такие вот пирожки-беляши получаются у нас. Кто этот второй и где деньги американские — этого нам неведомо. Пока…

— А доктор где?

— Доктора этого милицейские сегодня утром взяли, когда он к машине своей пришел, на стоянке оставленной. А это значит, что не при делах он и где сокровища несметные — знать не знает.

Про сокровища Сергачев с улыбочкой произнес, мол, видали денег и поболее, да говорить о том не резон.

— Взяли доктора под белы рученьки и на хату какую-то исаевскую повезли, у него хат по городу немерено, и казенные — для встреч тайных, и своих еще три. Прессуют сейчас доктора, должно быть, или химией колют, но не знает он ничего про деньги эти. Плохо — имя дружка своего назовет, тут нам опередить бы их надо…

—Лады, Петрович, действуй… Ты мне вот что, — Киреев замялся, — ты мне Костюкова, как из Москвы приедет, сюда привези, да побереги его, чтобы менты не обидели.

Сергачев глянул на него серьезно, понял что-то, кивнул.

— Сегодня он вернуться должен. Девчушка там хорошая диспетчером работает, шоферюги ее Леночкой зовут, сказала, что сегодня. Сдается мне — любовь у них… Хорошая девчушка, —повторил Сергачев мечтательно, чуть ли носом не шмыгнул.

— Ну тогда и Леночку эту побереги…

Приехал Кастет к Светлане далеко за полночь. Пока машину поймал, пока тащился на раздолбанной «копейке» к Московскому парку Победы да искал дом на Бассейной, оказавшийся в глубине квартала, — время и пролетело.

Светлана встретила его по-домашнему — в халате, смешных тапках в виде белых пушистых зайцев, с кухонной прихваткой в руках.

— Я чайник поставила. Ты голодный, наверное…

Кастет за всей этой суетой совсем не подумал, что надо было купить что-нибудь, хотя бы к чаю, и еще больше смутился. От вида домашнего, от мохнатых зайцев, чайника на плите и своей забывчивости.

— Проходи, не стой в дверях, холода напустишь.

Вошел, скинул ботинки. Прошел за ней на кухню, где уже кипел чайник. На столе стояла большая цветастая чашка с блюдцем, розеточки с вареньем, блюдо с белой пышной булкой, от которой пахло настоящим деревенским, как в детстве, хлебом. Он не удержался, наклонился, понюхал и только сейчас понял, что голоден, что за весь день съел несколько сухариков у Жени Черных, да где-то по пути две сосиски в тесте, от которых сразу начало бурчать в животе.

Светлана улыбнулась.

— У нас во дворе пекарня круглосуточная, я сбегала, пока ты ехал сюда.

Кастет развел руками, словно говоря — ну ты вообще!

Потом долго пили чай. Вернее, чай пил Кастет, а Светлана смаковала малюсенькую чашку ароматного кофе и все делала и делала бутерброды — с колбасой, красной рыбой, каким-то чудесным сыром, от которого пахло сыром, а не продуктами перегонки нефти, и он не вяз в зубах, мучительно заполняя рот, как те сыры, что иногда покупал Кастет в ларьке возле гаража.

Наконец, бутерброды наполнили Кастета сытостью, он по-коровьи поглядел на Светлану, откинулся на спинку стула и сказал:

—Уф!

Больше он ничего не сказал оттого, что не было уже сил что-то говорить, и оттого еще, что, кроме военных команд, гражданские его слова большей частью выражали негодование, протест, возмущение и другое негативное отношение к окружающей его жизни, слов же положительных не было, наверное, вовсе, потому что высказывая одобрение, он использовал те же матерные слова, но с другой, ласковой, интонацией.

Светлана сидела напротив, уткнув острый подбородок в кулачок правой руки, а в левой держала длинную сигарету с белым фильтром, от которой поднимался приятного запаха голубоватый дымок.

Вообще, Кастет поразился изобилию необычных, вкусных ароматов, окружающих его в маленькой уютной кухне, где все было настоящим — масло пахло маслом, хлеб — хлебом, сыр — сыром. От Светы пахло чистотой и какими-то травами. Когда он наклонялся,то чувствовал отдельно запах ее волос, отдельно запах кожи…

Он улыбнулся этому своему наблюдению и внезапно почувствовал, что глаза его закрываются, сигарета готова вывалиться из рук, а сам он провалиться в сон.

— Так, — сказала Светлана, — мыться и спать! Немытым поросятам в моей постели делать нечего!

Кастет кивнул головой, для чего пришлось сначала поднять голову, а потом снова опустить ее на грудь. Светлана взяла его за руку, отвела в ванную, раздела, поставила под душ, вымыла вкусными шампунями. После чего обтерла мохнатым, тоже имеющим свой запах полотенцем и отвела в спальню. В постель Кастет лег сам.

Кастет проснулся от запаха кофе и свежеиспеченных блинов. Боясь разлепить глаза, он впитывал ощущения гладких простыней, пышного невесомого одеяла, мягких ароматных подушек.

— Гламур, — сказал он невесть откуда пришедшее в голову слово и открыл глаза.

В дверях стояла Светлана с чашечкой кофе и сигаретой в руках.

— Гламур, гламур, — подтвердила она, — вставай, герой-любовник, мы стынем!

— Мы — это кто?

— Блины и я…

Кастет смутился.

Ночью у них со Светланой ничего не было. Кажется, не было… Выходит, утром девушка проснулась, от неутоленной страсти блинов напекла, а он, любовничек хренов, дрыхнет без задних ног… Схватить, что ли, бабу, повалить на роскошную кровать, расплескивая кофе и роняя сигареты, и компенсировать бездарно проведенную ночь? Леха вдруг понял, что это было бы так же грубо, как наложить сейчас кучу дерьма на эту ароматную цветную простынь. Он хотел было встать, но ощутил собственную наготу и… Ну, в общем, стоял у него. Добротно так, надолго. И Кастет только натянул повыше одеяло и жалобно посмотрел на Светлану.

— Наш маленький друг тоже проснулся, — улыбаясь, констатировала Светлана, — лежи, сейчас я одежду принесу, высохла уже, наверное.

— Так уж и маленький, — слегка обиделся Кастет, — обычный, средненький!

Они опять долго пили чай и кофе, Кастет с блинами, Светлана с сигаретой. Молчали. Негромко пел какой-то иностранный певец.

— Это кто? — спросил Кастет.

— Джо Кокер. Нравится?

— Мне все у тебя нравится… И ты нравишься…

Кастет полез за сигаретами.

— А я, может, специально все делаю, чтобы тебе понравится. Я, может, охомутать тебя хочу! — Светлана говорила веселым, шутливым голосом, но глаза и лицо были грустными.