Выигрыш — смерть

— Есть парочка билетов, хлопец?

— По два рубля, хоть две парочки.

Я вытащил голубую полоску из кармана. В этот момент мужичонка цепко перехватил мою руку и поволок в кабинет администратора кинотеатра. В углу уже смирно сидел Лёпа. Сновали взад-вперед люди. Немолодой капитан милиции закончил с Лёпой, дал ему подписать какой-то листок и повернулся ко мне. Мой покровитель побрел из кабинета незнакомой шаркающей походкой, вовсе не похожей на его обычную нагловато-развязную поступь.

Пришлось выложить оставшиеся восемнадцать билетов, скомканные рубли, расческу и перочинный нож.

— Будем составлять протокол: спекуляция налицо. Сообщим в школу, родителям на работу. А тебя на административную комиссию. В спецучилище не поспекулируешь. Там кино бесплатное.

Капитан достал из папки чистый разграфленный бланк.

— Только не ври — все равно проверим. Фамилия, адрес, школа?

— Да а его знаю, — вмешался в разговор один из дружинников, чье лицо мне показалось знакомым. — Я работаю с его матерью. Хорошая, уважаемая женщина. Жаль, сын ее позорит… Идемте покурим, Михаил Иванович.

Парень с милиционером вышли из кабинета. Вернулись через несколько минут. Что-то в поведении капитана переменилось, внушая надежду.

— Просит за тебя наш дружинник. Может, отпустить на первый раз?

— Отпустите, никогда не буду, никогда, честное слово!

— Смотри, не подведи своего поручителя. И помни о матери. Уже не маленький, должен уметь отвечать. Билеты мы реализуем через кассу. Вот, бери за них деньги и дуй домой. Смотри, другой раз прощения не будет!

— Да я… ну, что вы… никогда… я… честное слово!

Лёпа ждал меня у дома, но я прошел, не останавливаясь. Говорить было не о чем. Снова потянулись унылые школьные дни. Оценки улучшались, а поведение из «неудовлетворительного» превратилось в «хорошее». Впрочем, остальным моим соученикам всегда ставили «отлично».

Однажды я услышал: «Димуля, привет!» — передо мной стоял, улыбаясь, Жора Цеханский, один из моих коллег по филателии. Высокий, худощавый, жилистый, он прилично греб на торговле марками, но «красивой жизни» избегал. Я был как-то у него дома в районе рынка. Улочки, примыкающие к рынку, жили особой, странной и недоступной жизнью. Во дворах плели кладбищенские венки и клеили пакеты, шили брюки и варили леденцы, пили и покуривали — не только сигареты, но и запретное. Жора к спиртному относился пренебрежительно, любил фрукты и мороженое, а по утрам по часу стоял на голове. К своей торговой деятельности Жора относился скептически, считая, что это — всего лишь ступенька на пути к настоящему делу.

— Ты не пойдешь на суд, Дима?

— Что за суд?

— Так ты ничего не знаешь? Тогда слушай. Стою я в марте в «Союзпечати», торгую. И тут подходят пьяные Кальсоны.

— Кальсоны — пьяные?

— В том-то и дело. Леню забирают в армию, Аркаша-белобилетник. Подвалили, шутят, взяли марки посмотреть. «Дашь десятку, Жорик, получишь назад марочки», — гундосит Аркаша. Ну, ты понимаешь, не в червонце дело. Вышли они на улицу, свернули во двор. Тогда я левой хватаю у Аркаши свой кляссер, правой его по челюсти — и ходу. Во дворе натыкаюсь на какого-то типа, и тут подскакивают оба Кальсона. Крик, гам, одним словом, скандал. Тут милиция подоспела, и нас набрали. Я тише воды, ниже травы: простите, извините, не виноват. Рассказал, как было. А Кальсоны в крик, дежурного офицера обругали, сержанта за ремень хватают. Орут, что их арестовали по политическим мотивам, что в Союзе антисемиты жить не дают, дайте, мол, уехать на Запад. И доорались. Уедут, конечно, только на север. Сегодня последний день суда. «Хулиганка», двести шестая, часть вторая, до пяти лет. Думаю, получат под завязку. Вот тебе и проводы в армию.

Вместе с Жорой мы зашагали в сторону суда. Место в зале нашлось. При моем появлении Кацманы оживились, заулыбались. Видно, не особенно они переживали, В последнем слове Покаянно плакались, оба пухлые, рыжие, смахивающие на бескрылых купидонов-переростков. И совершенно непонятно, почему Лене дали четыре, а Аркадию пять лет усиленного режима. Больше я с братьями не встречался. Потом о них заговорила пресса, западная — окружив ореолом мучеников за идею, наша — известно как. По освобождении они сразу же уехали.

Итак, жизнь поворачивалась ко мне разными сторонами, надо было искать свою дорогу. Одноклассники рассеялись по приемным комиссиям институтов и техникумов. Меня же по-прежнему влекли деньги. Однако какую-то профессию надо было выбирать, и в надлежащий срок мои документы лежали в приемной комиссии экономического факультета одного из институтов.

Первый экзамен — математика. Ее я боялся больше всего. Если провалюсь, решил я, то хоть сразу. Каково же было мое изумление, смешанное с надеждой, когда в одном из экзаменаторов я узнал свою школьную учительницу, с которой, невзирая на вечные нелады с точными науками, я был всегда в хороших отношениях. Отвечать я пошел к ней, и первой в экзаменационном листе закрасовалась пятерка, определившая отношение других экзаменаторов, а значит, и итог испытаний. В институт я поступил, и даже какое-то время получал стипендию. Разумеется, сорока рублей не хватало на коктейли, джинсы и прочие мелкие радости…

Положив в карман студенческую «получку», я вышел из института на площадь. Денежки, хоть и небольшие, а греют. Где же Жорик? Ведь договаривались в двенадцать, у памятника. Не в манере Цеханского опаздывать. А, вот и он: как всегда — в модном костюмчике, аккуратно причесан. Ему не надо думать о стипендии. Торговлю давно бросил, успешно освоил карты.

— Получил подачку? Смотри, чтобы карман не оттянула, — Жорик, дразня, достает тонкую пачку лиловых четвертных, распушивает ее веером и снова прячет.

— И я неплохо вчера заработал. Грузинчик из Сочей привез цветочки, да и проиграл мне дневную выручку. Думает сегодня отмазаться. Идем, может, в долю возьму.

— А если проиграем?

— Попадем — соскочим, — бросает на ходу не со всем вразумительно Цеханский.

Двигаемся к базару, благо ходьбы до него не больше получаса. На рынке находим нужного грузина. На удивление рыжий, носатый, круглолицый, с вишневым румянцем. Смеется весело, заразительно. О проигранных деньгах не вспоминает — широкая натура. Пересчитывает выручку. Тут же рядом его машина. Мы отъезжаем от рынка, я сажусь сзади. Потом останавливаем машину, раскладываем сидения. Карты сданы. Правила игры в «терц» несложны. Краем глаза я вижу карты Гизо. Он их беспечно держит на виду. Ну и игрок! С него причитается уже сотня.

— Чтобы вас не огорчить, разрешите пол учить, — с подчеркнутой вежливостью бросает Жорик.

Гизо небрежно вытаскивает коричневую, хрустящую, как новая кожа, бумажку.

— Для моей коллекции, — Цеханский прячет сто рублевку в карман.

— Жорик, возьми в долю, — шепчу я.

— Ладно, клейся.

Ставки подняты, но удача, вдруг поворачивается к нам спиной. Гизо играет, что называется, ва-банк, ему идет карта — и он выигрывает.

— Везет же, — невольно вырывается у меня.

— Вчера играл — проиграл, сегодня — выиграл.

Мы уже в минусах на пятьсот рублей, я заглядываю в карты грузина и вижу, что если сейчас Жорик сделает неверный ход — уплывет еще сотня. Игра пока идет на карандаш, а что, если кацо потребует деньги? Я пытаюсь сигнализировать Цеханскому, но Гизо бросает:

— Прекрати, будь мужчиной. Последняя партия.

И эту сотню мы проиграли. На требование рассчитаться, Жорик вытащил свою половину долга и выжидательно уставился на меня. Но я-то пустой!

Гизо настроен решительно.

— Будем платить?! — он помахал кулаком. — Без шуток!

— Ты, Дима, не того. Проиграл — плати. Брось дуру нал ять.

Сроку мне дали неделю. Ситуация чревата непредсказуемыми последствиями.

Город наш — порядочная дыра. В самом центре можно встретить такие трущобы, что оторопь берет. Вниз от одной из главных площадей сбегает щербатая булыжная мостовая кривой неприметной улочки. Здесь перед овощным магазином-стекляшкой стоит обшарпанная двухэтажная постройка, где вдвоем с отцом живет мой школьный приятель Олег Колыванов. Отца почти всегда нет дома. Олег парень неглупый, смелый и очень развит физически: долго занимался боксом и каратэ в каких-то полуподпольных секциях. В школе и на улице с ним было лучше не конфликтовать. Жесткий, дерзкий — он шел напролом. С пятого класса Олег встречался с тихой девчонкой — полной своей противоположностью, но в последнее время у них что-то разладилось.