Черепаха

Николаева Олеся

Черепаха

Олеся Николаева

Черепаха

Ну и попутчик же мне тогда попался, этот Эн с Точкой! Думала - приличный человек, бывший структуралист, ученик Лотмана, поэт (Самойлов когда-то его поминал: "Приезжал ко мне из Тарту Эн с Точкой, читал стихи, неплохие"). Ну а кроме того - профессор, завкафедрой русской литературы, а он...

Ехали мы с ним в командировку от Литинститута аж в Албанию - налаживать культурные связи, читать лекции, везли две коробки русских книг. Был конец мая 1994-го. Жара ужасная. Вагон набит челночниками, бесконечные границы: Россия Украина, Украина - Молдавия, Молдавия - Румыния, Румыния - Болгария... Алчные таможенники, агрессивные пограничники. Визги женщин, у которых изымают контрабанду... Там, в Софии, нас встречала машина русского посла в Албании и перевозила в Тирану через всю Македонию. Опять: Болгария - Македония, Македония - Албания...

В вагоне мы и познакомились, до этого я никогда его не видела: полненький, с брюшком, очки, залысины, пухленькие короткие ручки. Одним словом, шляпа, интеллигент несчастный. Все время отчего-то волновался, поеживался, озирался.

Нас не досматривали, мы - делегация. У нас об этом специальная бумага с печатью, у нас особые визы, выданные МИДом. Каждый раз, когда заглядывал кто-нибудь из таможенников-пограничников, Эн с Точкой шебуршил в папке своими маленькими ручками и протягивал им нашу охранную грамоту:

- Делегация. Я - глава.

Те смотрели бумагу, порой даже брали под козырек и не приставали.

- Волнуетесь? - спросил Эн с Точкой, лишь поезд тронулся. - Я волнуюсь. Все-таки заграница. Всякое может случиться, провокации... Первый раз еду. Вот, взял в дорогу все необходимое.

Полез под полку, не поленился, достал туристский брезентовый рюкзак, извлек из него военный бинокль, котелок, алюминиевую кружку с ложкой и старенький транзистор "Спидола".

Как только пересекли границу бывшего СССР, неотрывно глядел в бинокль на скудные румынские земли.

- А наши степи просторней.

Потом - на поросшие лесами горы Болгарии:

- А у нас Саяны выше.

Увидел, что я читаю Томаса Манна, кажется, "Иосиф и его братья":

- А наш Толстой лучше.

Сидел, крутил старенькую "Спидолу", ловя вести из Отечества. Та шипела, свистела, нечленораздельно клокотала.

- Вы протокол хорошо знаете? - спросил, когда мы подъезжали к Софии.

- Какой еще протокол? - удивилась я.

- Ну что куда носить. Я вон целый чемодан с собой везу, костюмы, галстуки. Завтра днем у нас встреча с послом - так как, по протоколу одеваться или можно без?

- Без, - успокоила его я. - Тридцать градусов в тени, какой еще протокол.

- Ну смотрите, чтоб я лицом в грязь не ударил. И не отходите от меня. Я языков не знаю. Заблужусь. Могут быть провокации. Там сейчас американское влияние. Всякое может быть.

Так он и ходил за мною потом повсюду хвостом. Я - в магазин, он - в магазин, я - обедать, он - обедать, я - в уборную, и он туда же.

За первым же ужином объявил мне:

- Мы с вами по разные стороны баррикад. Вы в каком Союзе писателей "российском" или "России"?

Честно говоря, я и не знала, как именно он называется. Потом поняла, что он имеет в виду:

- Я, по всей видимости, в "жидо-масонском". А вы, наверное, в "фашистском"?

- Почему? - удивился он. - Я там, где Владимир Иванович Гусев. Это - самый лучший Союз писателей. А вы - в другом. Вы - где Наталья Иванова. Вот я и говорю, что мы по разные стороны баррикад.

Ну и, честно говоря, баррикады - не баррикады, но некоторая конфронтация у нас действительно возникла. Еще бы, лекции читал он примерно так:

- В России сейчас ужасная ситуация. До чего ведь дошло - Фадеев, Горький, Серафимович, Фурманов - в полном загоне. А Булгакову, Набокову, Платонову зеленый свет.

Албанцы негодовали.

- Как, неужели Серафимовича не печатают! Непостижимо!

Окружали нас плотной стеной, интересовались:

- А когда к нам Валентина Терешкова приедет? А как поживает Марина Ладынина? А как здоровье Клары Лучко?

...Дело в том, что албанцы когда-то так любили русский народ, что называли детей по фамилиям видных советских деятелей. В пятидесятые-шестидесятые годы по албанским улицам и ущельям бегали мальчишки, откликавшиеся на имена Чуйков и Чапаев, Жуков и Жданов. Потом Энвер Ходжа обвинил Советский Союз в оппортунизме, и всех местных Кировых и Молотовых, Гагариных и Горьких стали сажать и расстреливать. Если кто из них и уцелел, сейчас им было под пятьдесят. Они-то особенно радушно зазывали нас в гости, дружно пели "Катюшу" и возмущались, что у нас собираются выкинуть Ленина из Мавзолея.

- Это акт вандализма! - говорили они и ставили нам в пример египтян, до сих пор содержащих своих фараонов в отведенных для них гробницах.

- Мнение народа, - довольно кивал мне на них Эн с Точкой. - Видите, народ не с вами, а с нами. Народ не потерпит.

А сам от меня - ни на шаг: мало ли что, еще украдут.

- Да что у вас красть? - поражалась я. - Носовой платок? Зубочистку?

- Меня, меня самого могут украсть как главу русской делегации. А потом выкуп будут требовать у России! - с достоинством отвечал он.

Я все дивилась и спрашивала про себя: ну и при чем тут Самойлов? И где там Лотман?

А он все ходил за мной, все проявлял классовую бдительность, бубнил, заклинал:

- А у нас лучше. Товары - качественнее. Продукты - натуральнее. Что это вы покупаете? Кофейник? Да у меня таких кофейников дома... пять. Это - кока-кола? Не пейте! Наш лимонад - лучше.

Я вспомнила, как одно время у моих детей была нянька. И вот она время от времени подбиралась ко мне и с лучезарной улыбкой говорила:

- Олеся, какая же все-таки Мария Ильинична Ульянова была замечательная женщина!

В конце концов, мы были вынуждены с ней расстаться, и она писала на меня доносы в Союз писателей, что я не имею никакого уважения к семье Ульяновых. Секретарша Марь Иванна мне их потом зачитывала по телефону.

Ну и здесь я не выдержала заклинаний, надерзила этому Эн с Точкой:

- Не понимаю, как вас там в вашем Союзе писателей держат? Неужели не поминают структуралистское прошлое? Или просто - гоняют за пивом. Признайтесь, а? Ведь они не могут вас принимать всерьез. Отчество у вас басурманское и выговор подозрительный.

Хмыкнул, поджал губы, обиделся. Наконец, подыскал аргумент:

- Почему же для хорошего человека и за пивом не сбегать? Владимир Иванович Гусев - очень хороший человек.

Больше он со мною не разговаривал, то есть продолжал что-то бормотать, но уже не мне, а куда-то в пространство, хмыкал себе под нос, жестикулировал, восклицал.

После того, как Советский Союз обвинили в оппортунизме, всю страну покрыли бетонные доты, угрожающее число которых подползло к миллиону, так что каждая албанская семья, в случае чего, если к ней ненароком вдруг протянется из темноты "братская рука помощи", могла окопаться в персональном укреплении и вести оттуда прицельный огонь по отзывчивому "старшему брату". Разлюбив русских, албанцы тогда тут же полюбили китайцев, и Желтый Брат научил их раскопать горы в форме террас, чтобы на них можно было с легкостью выращивать солнцелюбивый виноград и тучные злаки. Доверчивые албанцы вышли на многолетний субботник и изрыли свои скалы так, что они легли ступенями, спускающимися в преисподнюю и восходящими к свету. Но братья с берегов полноводной Янцзы и преизобильной Хуанхэ ничего не сказали об оросительных системах, которые могли бы питать под палящим солнцем молодые посевы. И вскоре скалистые лестницы заросли колючками и бурьяном.

Говорят, еще совсем недавно в албанских горах шумел густой лес и пели птицы. Но в одну из зим сюда пришли коммунисты и вырубили леса "на растопку", оставив после себя лысые горы в складках террас и пупырях дотов.