Перелетные работы

Я часто качалась на качелях и видела, как Паша-Арбуз бе-жит к ним и тащит за собой огромные сумки, полные хлебных бато-нов, сигарет и бутылок с пивом. Тетя Груша не раз говорила, что все это он ворует в магазине. И я думала, что она презирает его и смеется над ним, но однажды увидела, как она подала ему булоч-ку с маком и погладила по голове. Он отстранил ее руку, вырвал булочку и побежал, но потом остановился через несколько шагов и печально посмотрел на нее. А тетя Груша сказала: "Кушай, маленький".

- Как ты смела дать ему булочку с маком? - гневно спросила я, когда она вернулась домой.

- С чего ты взяла? - удивилась тетя Груша.

- Не отпирайся! - крикнула я. - Я смотрела за вами в окно!

- Лелечка, - ласково начала тетя Груша. - Его же никто никогда не угощал!

- Так ты любишь его, - догадалась я. - Вот в чем дело!

- А кто же его еще будет любить?

- Никто!

- Так нельзя! - засмеялась тетя Груша.

- Можно, можно!

Но про себя я удивилась: оказывается, нельзя, чтобы тебя ни

кто никогда не любил.

Я пристально вглядывалась под своды деревьев за окном - и вдруг поняла, что по дороге мимо нашего дома кто-то идет, потому что широкоплечий коротышка Паша-Арбуз выбежал на дорогу и плю-нул. Прохожие (я их еще не видела) длинно заголосили.

- Стыда у тебя нет! - кричал первый возмущенный голос.

- Неть, совсем неть стыда! - подхватывал второй размягченный и веселенький голосок.

По привизгиванию я поняла, что к нам в гости идут Натка и Аленка.

Я не ошиблась. Через минуту они уже шли под моим окном. Толстая Натка в длинном черном плаще показывала кулак Паше-Арбузу и подросткам с ножами, а Аленка в маленьком красном плащике подпрыгивала и приплясывала. Я обрадовалась и побежала открывать дверь.

- Куда ты? - спросила тетя Груша.

- К нам гости, - сказала я и потянула замок.

- Но мы никого не ждем, - удивился дядя Кирша.

Он сидел на диване и смазывал суставы коричневой мазью.

Вместо ответа я распахнула дверь, и все увидели, что на поро-ге стоят Натка и Аленка.

- У вас обои в коридоре! - сказала Натка, переступая порог.

- Обои, - кивнула тетя Груша.

- А мне не нравится, - сказала Натка, снимая плащ. - Под обоями всегда клопы.

И Аленка сняла свой маленький плащик. На ней было серое платьице с деревянной пряжкой на поясе.

Натка была в широкой юбке и широкой кофте. Ее круглое лицо с крупным носом и лохматыми бровями белело в полумраке коридора. Она зачесывала волосы на затылке и сверху шпильками прикалывала накладную шишку. Аленка, притопывая, пробежала по коридору, Натка неторопливо пошла за ней. Дядя Кирша посмотрел ей вслед и сказал нам с тетей Грушей: "Какая женщина!" Мы покивали. Тогда он сложил пальцы щепотью, поднес их к губам и поцеловал.

Натка вошла в нашу осеннюю комнату, и позолота на стенах тут же осыпалась на пол. Осталась вялая желто-серая бумага.

- Белить все надо, белить, - сказала Натка, оглядываясь по сторонам. А потом валиком накат - раз, два! - от пола до по-толка!

Мы робко вошли следом в нашу маленькую комнатку.

- Зато кухня у нас покрашена, - тихо сказала тетя Груша.

- А это хорошо, - кивнула Натка. - Это я люблю! - и грузно села на зеленый диван с серыми полосками.

Диван охнул, принимая ее. Тетя Груша легко присела на краешек, успокоив волнение пружин.

Дядя Кирша встал у окна, скрестил ноги и небрежно облоко-тился на подоконник.

Мы с Аленкой заскучали.

- А давай походим, - предложила я.

- А давай, - тут же согласилась Аленка. Мы несколько раз обошли овальный стол с зеленой скатертью в белых цветах. Сначала мы шли на пятках, пытаясь не ступать на носок, а потом побежали галопчиком.

Дядя Кирша курил, далеко отставляя руку с папиросой. На стене рядом с радио висела семиструнная гитара в переводных картинках.

- Натали, - начал дядя Кирша. И тут же с дивана на него взглянули две пары блестящих внимательных глаз. - Агриппина...

Натка и тетя Груша неотрывно следили за каждым его движе-нием: как он тонким дрожащим пальцем стряхнул пепел с папиросы, как он устало поменял положение ног и как, наконец, он потерялся под их взглядами.

Их глаза, как две бархатные бабочки - черная траурница, слетевшая на лицо гостьи, и темно-коричневая с бледными краями на лице у тети Груши повсюду преследовали его. В какую бы часть комнаты он ни отступал, они с легкостью его настигали.

Я остановилась, убегая от Аленки, и подумала, что глаза живут отдельно от хозяев. Хозяева так увлечены собой, что за-бывают про глаза, предоставляя им полную свободу, и вспоминают о них только тогда, когда им нужно что-нибудь как следует рассмо-треть.

- Вы какой пудрой пользуетесь? - немного развязно спросила Натка. Она была младше тети Груши на пять лет.

- Конечно, "Кармен", - ответила тетя Груша и, сознавая Наткину молодость, прибавила: - А ты, Наточка?

- А я бледно-розовой. "Лебяжий пух". Ее почти незаметно на коже, - и подставила тете Груше свое круглое матовое лицо. Тетя Груша приблизилась к ней, чтобы рассмотреть. Натка улыбну-лась. Но в это время черная бабочка Наткиных глаз облюбовала мой малиновый мячик, выкатившийся из-под стола.

- А какими вы поливаетесь духами?

- Раньше "Красной Москвой", а теперь флакон пуст. Видишь, стоит у зеркала.

Желто-коричневая бабочка тети Груши слегка покружилась над моим малиновым мячиком, но потом перелетела на воротник дяди Кирши, потерялась на миг в клубах папиросного дыма, задела крылышком конец папиросы и отпрянула, ужаленная.

- Трещина на стекле, - сказала Натка, случайно посмотрев в зеркало.

Она поднялась с дивана, оправляя широкую юбку. Диван радостно звякнул пружинами и выпрямился.

На столике стояли тети-Грушины помады, пустой флакончик для духов, румяна с широкой кисточкой, и пластмассовый гребешок валялся здесь же, неподалеку.

- Трещина! - печально повторила Натка, но вдруг заметила принадлежности на столике и вскрикнула: - Какая красота!

Она по очереди открывала тюбики с помадой, выдвигая красные, коричневые и розовые стержни, потом раскрыла румяна, но румяна ей не понравились, поэтому она их сразу же отставила в сторону и несколько раз понюхала флакон из-под духов.

- Это давно, - и тетя Груша указала на трещину.

- Это к смерти, - сказала Натка страшным сдавленным голосом и выпустила из рук пустой флакон.

- А мы не верим, - тихо ответила тетя Груша, опуская глаза. Желто-коричневая бабочка перестала кружить по комнате. - Мы жи-вем себе и живем. Мы ничего не боимся!

- А я боюсь! - тускло сказала Натка. - Я смерти боюсь. Вот вы представьте себе: мы жили, ходили по улицам, одевались, красились. И в один прекрасный день - все! Мы не проснемся. От-ходили, открасились. Все про нас забудут. Заколотят в гроб и уве-зут... А в гробу тесно, руки-то не раскинешь, как на полосатом диванчике.

- Ты фантазерка, - печально сказала тетя Груша.

- Какие здесь фантазии, - отмахнулась Натка. - Я вот о чем все время думаю: ну ладно, я умру, и меня увезут на кладбище. Ладно, оставят одну под землей. Но ведь сами-то они потом вернутся домой, а в шкафу висят мои платья, а на столике - губная помада и гребешок. Ведь у меня дома столик один в один как у вас! Что они будут делать с моими платьями и с моей губной помадой? Выбро-сят или оставят? А если оставят, то для чего - чтобы смеяться надо мной или чтобы вспоминать и печалиться? А что, если будут смеяться?

Мы с Аленкой молча стояли посреди комнаты. Аленка рассмат-ривала красную пряжку на поясе своего платья, я прислушивалась.

- Не будут, - твердо сказала тетя Груша. - Я все продумала. Я все унесу с собой. Может быть, только платья оставлю, - и она грустно улыбнулась. Меня страшит могила, что и говорить, но, чтобы не пугаться, хочу, чтобы мне завили кудри, - и она дотро-нулась рукой до своих черно-белых волос, - хочу, чтобы лицо при-сыпали пудрой, не бледной, а темной, как загар, - и она приложила ладони к своим широким щекам, - хочу, чтобы губы слегка подкра-сили помадой и на все лицо добавили румян!