Фитиль для керосинки

-- Я не знаю. Ты же не затем пол России отмахал, чтобы я врал тебе. Нет у меня ответа на этот вопрос... -- Он молчал долго, не меняя позы. Потом добавил. -- Ни у кого нет. Давно. Мы ему на фронте ответ дали, а он, гад, оказывается в тылу вылез...

-- А как же ... -- начал было Венька. Он не верил, не верил! Не потому, что дядя Сережа врет, а потому -- что не мог... как тогда жить ему -- Веньке, жидовской морде, в этом страхе и политике...

-- Так и жить! -- угадал его мысли дядя Сережа и со вздохом выпрямился. Уже другим голосом он добавил. -- Послушай!

-- У нас в полку, в соседней эскадрилье татарин служил. Маленький, кривоногий, глаза раскосые... 22 июня сорок первого училище летное закончил и прямо в полк -- лейтенантик новоиспеченный. Пришел к командиру, доложил о прибытии -- тот посмотрел на него, и не понравился ему татарин. Тогда вообще вдруг такое недоверие к татарам -- вроде они фашистам помогали, боялись предательства с их стороны. Газеты писали, слухи всякие... Ну, и командир говорит ему: "Я тебя в другую часть отправлю! Не нужен ты мне!" -- А тот ни в какую -- война, мол, не время искать место -- тут воевать буду. Командир вызвал начпомтеха. Спрашивает, починили тот самолет, что списать хотели? Тот отвечает, что ремонт закончен. Тогда приказал он дать этому малому самолет починеный. Не придерешься -- а на самом деле -- одно название -- латка на латке, старье на слом -- только на тот свет на нем лететь, а не в бой. А этот лейтенантик, как ни в чем ни бывало, глазом не моргнул, говорит: "Спасибо"! И все. Первый бой -- он наравне со всеми, второй -- а самолет еле живой. Но выдержка у него оказалась железная. Прошло время -- получили новые машины -- всем дали, а ему шиш! Мы то все видим, внутренне возмущаемся, а молчим... приказ -- есть приказ!

Прошло еще время, и он на своем инвалиде "мессера" завалил -- чудо! Механик на него молился, крестил его потихоньку в спину, когда тот в кабину забирался. Летал он здорово -- словно в воздухе родился -- это все видели. Мы назад к Кавказу пятимся, а он свой счет ведет, звезды на фюзеляж сажает... раздолбали его машину, еле он до дома дотянул, пришлось командиру ему другую дать, новую. Потом командир сменился, потом уж на запад война пошла... Одну звезду ему на грудь, потом вторую, и, заметь, за всю войну -- ни одного госпиталя, а под ним три машины сгорело...

Где тот полковник, что его не принял, не знаю... а он за всех татар, за весь народ доказывал... не сладко ему было... дружили мы с ним... все его любили

-- никогда он не выпячивался, а что прикажут -- будто всегда рад... не знаю, понял ли ты меня... -- Они опять долго молчали. Потом летчик добавил... иногда по одному человеку о целой стране судят... хотя не всегда это верно выходит...

-- А теперь он летает?

-- Куда ж ему деваться?! Он как все мы, ничего не умеет больше... летает... других летать учит.

-- А как его зовут?

-- Зовут? -- Переспросил дядя Сережа... -- Зачем тебе? Пусть он для тебя будет легендой... не все называть своими имена надо... ты ведь большой уже, Венька... Меньше знаешь, меньше сболтнешь... татар до сих пор в подозрении держат... вот как, брат!...-- Наверное, было уже очень поздно, когда он притянул к себе Веньку и продолжил:

-- Знаешь, то, что ты приехал, замечательно, только маму одну нельзя оставлять надолго -- она же одна там, а ты мужчина. На отца не обижайся -- он мужик настоящий, ты еще поймешь его, вот чуть повзрослеешь. А на мелкие вопросы, если я тебе отвечу -- это будут мои ответы, а ты свои найти должен. Для того и жизнь дана, чтобы самому на все вопросы ответить... только ты на нее не обижайся, на жизнь, а то неудачником станешь... погоди еще денек... а там у нас транспорт пойдет в центр -- вот и прокатишься! Не боишься летать-то? Эх, Венька, заживем мы еще, я верю! Или зря столько жертв было?! Заживем! Мы ж еще молодые, а?

В дорогу Венька получил мешок подарков --правда, он не знал, что в него положили. Дядя Сережа сказал пилоту: "Смирнов, доставишь парня по адресу и это прихвати," -- и протянул ему тяжеленный брезентовый мешок. Венька видел в круглый иллюминатор, как побежала назад земля, фигурки стремительно, как в ускоренном кино, исчезли, потом постройки аэродрома, деревья, потом все это мелькнуло внизу, моторы взревели, самолет заложил вираж, прошел полкруга и стал набирать высоту. Тогда будто все успокоилось, по-северному неторопливо поплыло куда-то назад, унося с собой много произошедшего в эти дни. Получалось так, что все это вместе с видимым внизу уплывает назад в память, а Венька вместе с этим самолетом летит вперед, как ему казалось, к чему-то очень хорошему и радостному. ГЛАВА XX. ПОРА

Ветреным майским днем Венька шел по улице Горького в Москве. Упругая волна толкала его в спину и под коленки, отчего ноги сами собой переступали быстрее. У кукольного театра он остановился и стал разглядывать афишу с негритенком. Раньше Венька редко бывал в городе, он существовал для него только как "Столица нашей Родины -- Москва". Теперь он все чаще сбегал сюда -ему было тесно в поселке, а здесь, казалось, не может быть всего того, что окружало его, как нет убогих палаточек у станции, одних и тех же лиц шпаны у кинотеатра, одних и тех же разговоров и страхов. Он чувствовал, что ему пора оторваться от этого самому. С тех пор, как он вернулся, многое для него переменилось, и, как он понимал, именно потому, что он сам этого хотел и приложил свои усилия. Он снова и снова возвращался к тем дням, когда ездил к дяде Сереже, и удивлялся, как же долго можно об этом вспоминать -- по времени во много много раз дольше, чем он там пробыл. А если рассказывать, то заняло бы много дней, такой важной и наполненной была каждая минута. Даже когда никто с ним не разговаривал, Венька впитывал в себя окружающее, совсем другой, простой уклад жизни -- он не понимал, что это так, а только чувствовал разницу в отношениях людей и мотивах поступков. Как дом, подумал Венка, оглядываясь. Вот построили этого громилу за один год, а люди в нем живут уже сто лет, может.

Было еще совсем рано, и ему казалось, неловко идти к Григоренко. Сегодня он предупредил маму, что едет к ее друзьям, и она безропотно отпустила, дав даже денег на дорогу, потому что понимала, что сына ей уже не удержать на месте. "Как быстро и сразу он повзрослел. -- Думала она. -- Наверное, не зря выбрано время для бармицве..." На самом деле Венька приехал сюда не затем, чтобы навестить друзей, и не праздно шататься -- он узнал, что сегодня уезжает Эсфирь и другие. Лизка говорила, что это точно. Почему они сами не едут, Венька спрашивать не стал. И вот он приехал пораньше, чтобы успеть забежать к Григоренко и тогда сказать матери правду, что был у них. Если бы она узнала настоящую цель его поездки, ни за что бы не пустила. Как-то раз он подслушал ее разговор на старой квартире у тетки, из которого выходило, что ехать провожать небезопасно для тех, кто здесь остается. Что синагогу никогда не восстановят, а бывать возле центральной не стоит, потому что там следят и сообщают "куда надо".

Венька, как все, понимал, что это значит. Но каждый понимал это по-своему. Ему было плевать. Он не хотел больше оглядываться -- он хотел в последний раз увидеть Эсфирь.

Так он простоял, размышляя, наверное, достаточно долго, и, когда очнулся, оказалось, что времени на посещение уже мало, хотя дом их был рядом на 2-ой Тверской Ямской, но не придешь ведь, не скажешь -- "Я только так, по-быстрому, чтобы маме сказать, что был у вас!" Тогда Венька решил зайти к ним после вокзала и отправился дальше вверх по улице. Он прошел в здание, огляделся -- покупать перонный билет не хотелось. Время еще было, и он побрел искать "дырку". Она, конечно, нашлась. Это Венька знал точно -- если есть забор, в нем есть и бесплатный проход. В начале грузового двора к нему вела хорошо утоптанная тропинка. Он перешел рельсы, вернулся к зеленоватому зданию, которое ему очень нравилось, и стал по расписанию прикидывать, какой поезд нужен ему. Выходило, что ждать надо не меньше часа. Идти внутрь он не мог, чтобы потом вернуться на перрон, пришлось бы опять проделать длинный окружной путь. Тогда он прошел левее, откуда уходили пригородные поезда, и отправился по платформе медленно-медленно, заглядывая в пустые окна вагонов. В конце он соскочил на землю, пересек несколько путей, взобрался на другую платформу и еще медленнее пошел в обратном направлении. Когда он добрел до состава, который, предполагал, ему нужен, проводники уже открывали двери и вытирали ручки. Вдоль состава катили тележки с торфом и чемоданами в багажный вагон, а из вокзала выходили пассажиры с огромными баулами и тюками, они тащились вслед за такими же нагруженными носильщиками с чемоданами висящими на ремне через плечо, как два прямоугольных горба на спине и на груди.