Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 6

Потом и сын его убит,

И дом сожжен,

И все вначале

Так бесновались и кричали,

Но вдруг так дружно замолчали,

Что даже не поймешь, о чем...

Упали в ящик пятаки,

Часы остались на прилавке,

Но было в той пасхальной давке

Движенье верное руки.

Еще, пожалуй, не души,

Не вспомнившей о капитале

Мальчишеской руки вначале,

Что в ящик бросила гроши...

Тогда впервой я ошутил

Еврейство не как оскорбленье,

Но не пришло еще моленье

О чаше, не о том просил...

Крест нес исус

И тем крестом

Теперь евреев попрекают!

Как истины перетекают!

Повелевать - какой искус!

Я впитывал и не взрослел,

Копил и не уподоблялся,

И тайно от себя влюблялся,

И вырваться на свет хотел!

x x x

При виде Блюмы замолкали

Утешить способ не искали.

Когда "без права переписки",

Тогда серьезные дела

У Блюмы ни детей, ни близких,

Она совсем одна жила.

И кухня темная молчала,

Кивком на "здрасте" отвечала,

Вздыхала тяжко по утрам,

И на столе ей "забывали"

То творог, то бульон в бокале,

То загрраничную тушонку,

А то с гусиным жиром пшенку,

Но, чтоб никто не знал откуда

Такие щедрые дары,

Была лишь Блюмина посуда

Для той рискованной игры.

Они не щедростью гордились,

А смелой выдумкой своей...

Вполоборота торопились

Налить - и в двери поскорей.

Когда "без права переписки",

Тогда серьезные дела...

У Блюмы ни детей, ни близких

Там, в гетто вся семья легла.

А он... затем прошел войну,

Чтоб бросить так ее - одну...

Кто не вдыхал чердачной пыли,

Не знал романтики стропил,

А тм какие книги были,

Что не смущал июльский пыл,

И ловко сев верхом на балку

За паутиною корзин,

Я в жизни в первую читалку

Ходил в чердачный фонд один.

Она совсем не торопилась.

Она не видела меня.

(за дымкой высвеченной пыли

лучами на закате дня).

И долго путалась в веревке,

Стропила не могла достать

В зеленой шелковой обновке...

И я никак не мог понять,

О чем она сейчас хлопочет,

Белье повесить что-ли хочет,

А может, рухлядь принесла

Тут свалка общая была,

И лазить детям запрещалось...

Я сполз за балку и прилег,

Мне было невдомек начало

Того, что я увидеть мог.

Но крик ударил в крышу громом,

И я оглох, и я ослеп,

И атакован целым домом,

Захвачен был чердачный склеп.

Был мною этот бой проигран,

И валерьянкой усмирен,

Я по ночам, бывало, прыгал

В горящий на ходу вагон...

Чердачный ход доской забили...

И вроде обо всем забыли...

Тогда я верил, что решили:

От книг, жары и душной пыли

Устроил я переполох,

А Блюма первая взбежала,

И Блюма первая спасала,

Я подвести ее не мог.

Но... в жизни разве дело в риске!

Молчала кухня, как могла.

Когда "без права переписки",

Тогда серьезные дела!..

x x x

Я стыдился еврейской речи.

Я боялся с ней каждой встречи.

Тех, кто рядом шел, я просил,

Чтоб потише произносил.

Все в ней ясно было с начала,

Но меня она обличала,

Отрывала меня от света,

Загоняла в глухое гетто.

Что я знал, мальчишка сопливый,

Ненавидел ее переливы,

На родителей шел в атаку,

Но смолкали они, однако!...

Ну, а дома пускай - не жалко,

Клекотала вся коммуналка,

И она не могла за это

Сохранить от меня секрета.

"Эр форштейт нит!"

кричала Клава,

"Вей!" -смеялась Эсфирь лукаво!

"Ну-ка, на тебе миску супа

и ступай -это слушать глупо!"

Майсы женские и секреты

Были все для меня раздеты,

Я такие впитал словечки,

Что краснел в закуте у печки.

С той поры позабыл я много.

Ох, как в детство длинна дорога,

Мне бы сбегать спросить порою

Без чего ничего не стою.

ЦИМЕС

Ничто не жалели на цимес

Такое желают врагу.

Сначала закрыли "Дер Эмес",

А дальше... соврать не могу.

В ночи Подмосковной от страха

Дрожал местечковый народ,

Сосед наш и парень-рубаха

Кричал: "Я пущу их в расход!"

Его не позвали на помощь,

Управились сами пока.

Молчала московская полночь,

Мертвели Лубянки бока.

И, как от груди отлученный,

Я дох на подушке снегов

Без этих убитых ученых,

Без этих забитых стихов.

И пахло тушной морковью,

Прогоркло вонял маргарин,

Кастрюли - как налиты кровью!

И цимес не ел я один!

Какое спасало питанье!?.

И речь ненавидел я ту...

Шептал потрясенный Шпитальник,

Вгоняя весь дом в бледноту,

И ел механически цимес

Уже из тарелки пустой

"Закрыли, закрыли "Дер Эмес",

Михоэлс, Квитко, Бергельсон..."

Я их имена не забуду,

Как цимеса запах и цвет.

Быть может, сменили посуду,

А цимес по-моему - нет!

РАЗГОВОРЫ С МАМОЙ

x x x

Наступает время,

Когда фонари не дают света,

Ветер - печальнее почтальона,

А листья морщинисты, как старухи.

Наступает время,

Когда ожидание беспричинно,

Разлуки необъяснимы,

И ночи бездонны.

Наступает время,

Когда хочется вернуть вчерашнее,

Оправдать позавчерашнее

И дождаться

Завтрашнего солнца.

x x x

О, укрепи меня явлением своим,

Дай силы мне, как вытерпел я годы,

Удел похожим быть я отдаю другим

И с горечью беру себе свои невзгоды.

Дай силы верит мне, что и меня поймут,

Не шумом суеты мне воздадут за муки,

Кому-то облегчу хоть несколько минут

И скрашу трудный путь раздора и разлуки.

О. Укрепи меня своим житьем-бытьем

Без выгод мишуры, корысти и расчета,

От боли и обид мы мать всегда зовем,

А радость и успех разделит с нами кто-то.

Не оставляй меня. Земля всегда была

Мне мачехою злой - покорно принимаю.

Пусть память обо мне хранят мои дела

И их соединит короткая прямая.

x x x

Ко мне сегодня мама приходила,

И вновь она была такой земной,

Но только взглядом душу холодила,

И я спросил тихонько: "Ты за мной?"

- Идем, идем, хоть жаль, что пожил мало,

С тобой не страшно.

Вместе мы опять.

Прости меня, как много раз прощала,

Что снова я тебя заставил ждать.

Она назад неслышно наступала.

Она скрестила руки на груди.

О, эта молчаливая опала!

Помилуй и терзаньем награди!

Не оставляй меня в недоуменье,

Не стягивай прощальную петлю!

И каждое счастливое мгновенье

И горькое с тобою я делю!

И ничего. Холодный пот росою.

И ствол, летящий в купол голубой.

Ведь без тебя я ничего не стою

Веди, как в детстве, за руку с собой!

x x x

Ты мне повторяла:

- Идея верна!...

А я возражал,

Называл имена.

Ты мне отвечала:

- Ее искажают!

А я добавлял:

Тем, что лучших сажают?!.

Не верится даже,

Что был я такой,

Мальчишечка умненький,

Школьник худой...

Теперь понимаю,

Как каждый вопрос

Терзал тебя, мама,

Пока я подрос...

Скажи мне:

- О чем я сегодня пекусь,

зачем я опять

в эти годы влекусь?

Твой страх передался

и мне навсегда

судить я не смею.

Нас судит беда.

Хотела себя

ты сама убедить,

Что сможешь ты верой

идее служить

А я оправданье,

и жертва нужна,

Чтоб рухнула после

глухая стена.