Страница 4 из 6
Потом и сын его убит,
И дом сожжен,
И все вначале
Так бесновались и кричали,
Но вдруг так дружно замолчали,
Что даже не поймешь, о чем...
Упали в ящик пятаки,
Часы остались на прилавке,
Но было в той пасхальной давке
Движенье верное руки.
Еще, пожалуй, не души,
Не вспомнившей о капитале
Мальчишеской руки вначале,
Что в ящик бросила гроши...
Тогда впервой я ошутил
Еврейство не как оскорбленье,
Но не пришло еще моленье
О чаше, не о том просил...
Крест нес исус
И тем крестом
Теперь евреев попрекают!
Как истины перетекают!
Повелевать - какой искус!
Я впитывал и не взрослел,
Копил и не уподоблялся,
И тайно от себя влюблялся,
И вырваться на свет хотел!
x x x
При виде Блюмы замолкали
Утешить способ не искали.
Когда "без права переписки",
Тогда серьезные дела
У Блюмы ни детей, ни близких,
Она совсем одна жила.
И кухня темная молчала,
Кивком на "здрасте" отвечала,
Вздыхала тяжко по утрам,
И на столе ей "забывали"
То творог, то бульон в бокале,
То загрраничную тушонку,
А то с гусиным жиром пшенку,
Но, чтоб никто не знал откуда
Такие щедрые дары,
Была лишь Блюмина посуда
Для той рискованной игры.
Они не щедростью гордились,
А смелой выдумкой своей...
Вполоборота торопились
Налить - и в двери поскорей.
Когда "без права переписки",
Тогда серьезные дела...
У Блюмы ни детей, ни близких
Там, в гетто вся семья легла.
А он... затем прошел войну,
Чтоб бросить так ее - одну...
Кто не вдыхал чердачной пыли,
Не знал романтики стропил,
А тм какие книги были,
Что не смущал июльский пыл,
И ловко сев верхом на балку
За паутиною корзин,
Я в жизни в первую читалку
Ходил в чердачный фонд один.
Она совсем не торопилась.
Она не видела меня.
(за дымкой высвеченной пыли
лучами на закате дня).
И долго путалась в веревке,
Стропила не могла достать
В зеленой шелковой обновке...
И я никак не мог понять,
О чем она сейчас хлопочет,
Белье повесить что-ли хочет,
А может, рухлядь принесла
Тут свалка общая была,
И лазить детям запрещалось...
Я сполз за балку и прилег,
Мне было невдомек начало
Того, что я увидеть мог.
Но крик ударил в крышу громом,
И я оглох, и я ослеп,
И атакован целым домом,
Захвачен был чердачный склеп.
Был мною этот бой проигран,
И валерьянкой усмирен,
Я по ночам, бывало, прыгал
В горящий на ходу вагон...
Чердачный ход доской забили...
И вроде обо всем забыли...
Тогда я верил, что решили:
От книг, жары и душной пыли
Устроил я переполох,
А Блюма первая взбежала,
И Блюма первая спасала,
Я подвести ее не мог.
Но... в жизни разве дело в риске!
Молчала кухня, как могла.
Когда "без права переписки",
Тогда серьезные дела!..
x x x
Я стыдился еврейской речи.
Я боялся с ней каждой встречи.
Тех, кто рядом шел, я просил,
Чтоб потише произносил.
Все в ней ясно было с начала,
Но меня она обличала,
Отрывала меня от света,
Загоняла в глухое гетто.
Что я знал, мальчишка сопливый,
Ненавидел ее переливы,
На родителей шел в атаку,
Но смолкали они, однако!...
Ну, а дома пускай - не жалко,
Клекотала вся коммуналка,
И она не могла за это
Сохранить от меня секрета.
"Эр форштейт нит!"
кричала Клава,
"Вей!" -смеялась Эсфирь лукаво!
"Ну-ка, на тебе миску супа
и ступай -это слушать глупо!"
Майсы женские и секреты
Были все для меня раздеты,
Я такие впитал словечки,
Что краснел в закуте у печки.
С той поры позабыл я много.
Ох, как в детство длинна дорога,
Мне бы сбегать спросить порою
Без чего ничего не стою.
ЦИМЕС
Ничто не жалели на цимес
Такое желают врагу.
Сначала закрыли "Дер Эмес",
А дальше... соврать не могу.
В ночи Подмосковной от страха
Дрожал местечковый народ,
Сосед наш и парень-рубаха
Кричал: "Я пущу их в расход!"
Его не позвали на помощь,
Управились сами пока.
Молчала московская полночь,
Мертвели Лубянки бока.
И, как от груди отлученный,
Я дох на подушке снегов
Без этих убитых ученых,
Без этих забитых стихов.
И пахло тушной морковью,
Прогоркло вонял маргарин,
Кастрюли - как налиты кровью!
И цимес не ел я один!
Какое спасало питанье!?.
И речь ненавидел я ту...
Шептал потрясенный Шпитальник,
Вгоняя весь дом в бледноту,
И ел механически цимес
Уже из тарелки пустой
"Закрыли, закрыли "Дер Эмес",
Михоэлс, Квитко, Бергельсон..."
Я их имена не забуду,
Как цимеса запах и цвет.
Быть может, сменили посуду,
А цимес по-моему - нет!
РАЗГОВОРЫ С МАМОЙ
x x x
Наступает время,
Когда фонари не дают света,
Ветер - печальнее почтальона,
А листья морщинисты, как старухи.
Наступает время,
Когда ожидание беспричинно,
Разлуки необъяснимы,
И ночи бездонны.
Наступает время,
Когда хочется вернуть вчерашнее,
Оправдать позавчерашнее
И дождаться
Завтрашнего солнца.
x x x
О, укрепи меня явлением своим,
Дай силы мне, как вытерпел я годы,
Удел похожим быть я отдаю другим
И с горечью беру себе свои невзгоды.
Дай силы верит мне, что и меня поймут,
Не шумом суеты мне воздадут за муки,
Кому-то облегчу хоть несколько минут
И скрашу трудный путь раздора и разлуки.
О. Укрепи меня своим житьем-бытьем
Без выгод мишуры, корысти и расчета,
От боли и обид мы мать всегда зовем,
А радость и успех разделит с нами кто-то.
Не оставляй меня. Земля всегда была
Мне мачехою злой - покорно принимаю.
Пусть память обо мне хранят мои дела
И их соединит короткая прямая.
x x x
Ко мне сегодня мама приходила,
И вновь она была такой земной,
Но только взглядом душу холодила,
И я спросил тихонько: "Ты за мной?"
- Идем, идем, хоть жаль, что пожил мало,
С тобой не страшно.
Вместе мы опять.
Прости меня, как много раз прощала,
Что снова я тебя заставил ждать.
Она назад неслышно наступала.
Она скрестила руки на груди.
О, эта молчаливая опала!
Помилуй и терзаньем награди!
Не оставляй меня в недоуменье,
Не стягивай прощальную петлю!
И каждое счастливое мгновенье
И горькое с тобою я делю!
И ничего. Холодный пот росою.
И ствол, летящий в купол голубой.
Ведь без тебя я ничего не стою
Веди, как в детстве, за руку с собой!
x x x
Ты мне повторяла:
- Идея верна!...
А я возражал,
Называл имена.
Ты мне отвечала:
- Ее искажают!
А я добавлял:
Тем, что лучших сажают?!.
Не верится даже,
Что был я такой,
Мальчишечка умненький,
Школьник худой...
Теперь понимаю,
Как каждый вопрос
Терзал тебя, мама,
Пока я подрос...
Скажи мне:
- О чем я сегодня пекусь,
зачем я опять
в эти годы влекусь?
Твой страх передался
и мне навсегда
судить я не смею.
Нас судит беда.
Хотела себя
ты сама убедить,
Что сможешь ты верой
идее служить
А я оправданье,
и жертва нужна,
Чтоб рухнула после
глухая стена.