Никоарэ Подкова

На горе у больших ворот, выходивших к храму святого Николая, раздался грохот. Подкова, наблюдая за всем с пустыря у Фрумоасы, догадался, что дед Петря подошел к воротам крепости и начал обстреливать из пищалей башню над входом в часовню, на которой обычно толпилась стража.

Солнце стояло высоко в ясном небе, показывая лишь час пополудни. На южной окраине города, в низине Карвасара, где был караван-сарай для турецких купцов, поднялся великий шум; с колокольни церкви Святой Пятницы ударили в набат, и большой колокол зловеще гудел; где-то в той же стороне начался пожар, к небу поднимался столб густого дыма, легкое дуновение теплого ветерка относило его к северной возвышенной части города. Этот теплый ветерок, по мысли Никоарэ, предвещал, что хорошая погода установилась надолго.

Справа вдоль стен монастыря Фрумоаса скакали запорожские всадники, посланцы Шаха, с вестью о его приближении. Первый всадник вез простоволосую бабенку, посадив ее на коня впереди себя - сия веселая путеводительница направляла ратников по тропинкам, известным только местным жителям.

В это время его высокопреосвященство митрополит Анастасий, запершись с великой поспешностью и страхом в стенах монастыря святого Саввы, дожидался от своих верных слуг вестей, чтобы решить, как ему надлежит поступать. Один за другим прибегали к покоям настоятеля попы, иноки, дьяконы и сопели у дверей, дожидаясь приема. А игумен Макарий все ходил в соседней комнате и жалобно стонал, точно у него болели зубы.

- Преосвященнейший владыко! - тонким голосом возопил второй дьякон митрополита Кристя Сырбу, преклоняя колени у порога. - Такого войска еще не видел наш город. Улицы полны конными ратниками.

- Ваше высокопреосвященство, - оглушительно пробасил в испуге первый дьякон Ананий Бырля, - одно нам спасение: идти на поклон, да как можно скорее.

- Отчего же, Ананий? - улыбаясь, спросил его высокопреосвященство.

- Сперва воины капитана Петри уложили из пищалей много дарабанов [пехотинцев] и немцев, так что двое воронами свалились с колокольни, а потом внизу пошли на господарских ратников пешие воины Подковы; и как обнажили они сабли, да как принялись рубить наших, те сразу закричали: "Сдаемся! Припадаем к стопам его светлости Никоарэ. Пусть простит он нас и отпустит куда глаза глядят, а не то пусть смилуется и принимает нас на жалованье".

- Нечего сказать, хороши воины! - усмехнулся митрополит. - А господарю Петру Хромому как раз тут и загорелось отправиться в туретчину, оставив страну на произвол судьбы. Да падут же на его главу проклятия за грабежи и пожары.

Преклонил колени перед его высокопреосвященством и благочинный храма Святой Пятницы поп Кирикэ.

- Не стоит хулить понапрасну, владыко, - подал он голос, - вот уже час, как глашатаи во всех частях города оповещают, что государь Ион Никоарэ пришел в страну без злобы и никому-де не будет от его воинства ни притеснения, ни увечий, ни ограбления. Да убоятся лишь басурмане в Карвасаре - тех живо окоротят, и мигнуть не успеешь.

- Так оповещают глашатаи? - удивился отец митрополит.

- Так, высокопреосвященный владыко, вот тебе крест, как на духу говорю. А еще кричат глашатаи, что государь идет с молдавским войском и с помощью христианских братьев. И учинит он суд в стольном граде.

- Какой суд?

- Будет судить сильных мира сего, владыко.

- Дерзает сей князек судить их заместо Господа Бога?

- Дерзает, владыко, и ничего с ним не поделаешь. Весь город наш заполнили ратники, и еще идут и идут войска со всех сторон. А по мосту через Пэкурар и со стороны Сэрэрии и Чирика спешат телеги. Шум, гам, грохот. Невдомек мне, владыко, отчего так радуется чернь.

- Пришло и ей время потешиться, - в третий раз улыбнулся митрополит.

Оба дьякона - один тщедушный и белокурый, другой толстый и черноволосый - да седобородый поп Кирикэ, с глазами навыкате - поднялись и, опустив головы, выслушали повеление митрополита.

- Повелеваю звонить в колокола во всех монастырях и церквах, постановил он. - И пусть архиерей Геронтий встретит победителя хлебом-солью. Посмотрю, хорошо ли будет принято подношение, может, и сам потружусь, схожу во дворец, дабы укротить льва и барса.

Сейчас же затрезвонили колокола в церкви святого Николая-богатого господарского храма, построенного во дворе монастыря святого Саввы. Зазвонили колокола церкви Святой Пятницы, святого Данка и всех прочих церквей и монастырей до самой Голии в конце города.

Архиерей Геронтий, наместник митрополита, шествуя во главе целого сонма священников и монахов, несших иконы и зажженные свечи, прибыл ко дворцу поклониться новому господарю и, опустившись на колени, поднес ему на блюде хлеб-соль.

Сановников и воевод господаря Петру Хромого как не бывало. Иные попрятались на окраине города, иным удалось прорваться к лесам Пэуна и Репеди.

Сложив оружие, капитаны дворцовой стражи просили у нового господаря милости и дозволения вступить под его высокую руку, обещая притащить за шиворот и бросить к ногам славного господаря Никоарэ сановных бояр, чье тайное местопребывание было им ведомо.

Пока десять сотен ратников с Острова молдаван располагались во дворце и в монастыре Фрумоаса, запорожцы Шаха не спеша проходили по городу; они шли с песнями и горячили коней. За каждой сотней следовали крытые телеги. Шах поворотил к господарскому дворцу, но дорогу ему преградило великое скопище дворян, монахов и народу. Он пробился на коне сквозь толпу и спешился у главного дворцового входа, что вел в тронную залу. А стража меж тем, обнажив сабли, оставалась на конях. Ион Никоарэ Водэ спустился по ступенькам крыльца и распростер объятия. Оба гетмана обнялись и облобызались. Потом под громкие радостные крики народа вошли во дворец и повели совет меж собой.

Пришла весть от митрополита Анастасия, что его высокопреосвященство готов покорно склониться перед государем и совершить его помазание на царство либо на следующий день - в субботу, либо послезавтра - в воскресенье, как соизволит повелеть славный государь и как ему будет угодно.

Его высокопреосвященство предстал перед Никоарэ, сгорбившись, в черной мантии и клобуке; благословляя теснившуюся у дворца толпу, он тихо взобрался по ступеням крыльца; стража пропустила его к государю. Никто не ведал, о чем вели они разговор. Выйдя из большой дворцовой залы, владыка взирал примиренно и радостно. Он протиснулся к балкону, возвышавшемуся над площадью; вторично осенил толпившихся людей крестным знамением, судорожно проглотил слюну и, прежде чем заговорить, дернул головой справа налево.

- Государю нашему многая лета! - провозгласил с балкона высокопреосвященный Анастасий. - Его светлость повелевает отслужить во всех церквах заупокойную обедню в воскресный день двадцать пятого ноября в поминовение души усопшего Иона Водэ, старшего брата государя. И собраться тогда по божьим храмам православному люду, а что касается помазания на царство, то государь решит особо - занят он пока неотложными делами. И пусть народ знает, что государь не пришел на княжение милостью измаильтянских язычников, а силой своего меча и христианского войска. Принес он народу надежду - вольно жить, как живали деды в старину.

Ревущими волнами восторженных воплей и громовых ликующих криков ответила площадь на эти слова - такого еще не бывало при воцарении князей.

Митрополит Анастасий, крепкий черноволосый старик, бровастый, с белыми зубами, выпрямился и, внимательно вслушиваясь в сии оглушительные звуки, силился определить, радостны ли они, от сердца ли идет буря голосов и гиканий. Давно уж не видел владыка народ иначе как в окружении турецких чаушей в чалмах. И всегда у народа, да и у самого митрополита сердце томилось сомнением и страхом.

Владыка Анастасий прибавил:

- Государь повелевает торговым и ремесленным людям снять ставни в своих лавках и выставить товар. Нитки единой ни у кого не убудет. Другом и отцом народа пришел Ион Никоарэ Водэ.