Никоарэ Подкова

Благочестивый Агафангел воротился на подворье Иосифа Долговяза и повел совет с Алексой Лисой подле телеги, запрягая при этом одну пару коней, а другую привязывая к задку телеги.

- Ты, Алекса, разумнее меня. Доложу я тебе вот что: сей боярин Чохорану не кто иной, как Гаврил Пожар из Бухэешт. Ничего я про то не ведал, а как увидел его в церкви, сразу узнал. Я и до дому проводил его.

- Неужто это Гаврил Пожар, брат Агафангел? Тогда и я знаю его. За себя-то мстить не буду, а мог бы припомнить ему, как, будучи служителем Богдэнуцэ Водэ, огрел он меня плетью со свинцовым наконечником. Такая уж напасть в бедной нашей Молдове - мертвечиной несет от тех, кто с волками да с воронами водится. Горе тому, кто родителей и братьев забывает и, отдалившись от них, становится их ворогом и палачом.

- А не совершаем ли мы грех, брат Алекса?

- Да мы не станем обижать его, как он нас обижал. Государь Никоарэ сам учинит над ним суд. А мы только окружим его и с этого часа не дадим ему покоя, пока не схватим.

Алекса Лиса распорядился вывести телегу со двора и поставить ее в переулке по соседству с домом боярина, а коли понадобится, то убрать ее оттуда - смотря по обстоятельствам. Благочестивый Агафангел и Копье будто чинят какую-то поломку, торопливо и сердито возятся у колеса, на виду у мимо идущих торговцев. Братья Гырбову тоже делом заняты: прохаживаются от постоялого двора до того же самого переулочка и обратно; и Алекса будет тут неподалеку.

"Его сиятельство Пожар", как, ухмыляясь, называл боярина Агафангел, вышел из кованых своих ворот лишь в сумерках; он был в шубе и с посохом. Захлопнул калитку и, остановившись на мгновенье, крикнул что-то служанке, оставшейся за воротами, затем, постукивая посохом о мостовую, направился ровной и быстрой поступью вдоль улицы на восток. В переулке все укрылись в тени.

В конце улицы боярин Гаврил повернул влево и тут же, перейдя мостик, перекинутый через канаву, остановился около купеческого дома. Лишь только его посох застучал по мостику, отворилась дверь и в полосе света, протянувшейся из нее, на пороге показалась молодая еще женщина. Боярин двинулся к ней. Она отступила в сени. Дверь затворилась. Дом с запертыми ставнями погрузился во тьму.

Около девяти часов звякнула железная щеколда и Гаврил Пожар вышел на улицу. Его провожала та же самая женщина. Сделав несколько шагов, они остановились и, подняв голову, стали смотреть на восточный край неба, затянутый тучами. Месяц светил из-за облаков бледным светом. Кометы еще не было видно - звезда с опахалом должна была показаться позже, к полуночи, между созвездиями Утиное Гнездо и Орел. Боярин пробормотал что-то на прощанье, женщина ответила тонким голоском и торопливо вернулась к открытой настежь двери. Гаврил Чохорану направился домой и, свернув за угол, зашагал к западному концу улицы.

Лишь только он подошел к переулку, рядом с его милостью появились две тени. Боярин попытался было крикнуть. Но не успел издать ни звука, ибо тень, возникшая справа, заткнула ему рот кляпом. Он напряг все силы, пытаясь вырваться - третья черная фигура схватила его в охапку и вывернула ему руки назад. Невидимый уличный сторож стучал где-то деревянной колотушкой по доске, висевшей у него на шее; потом он хриплым голосом поведал горожанам, что на земле мир и покой, а времени девять часов вечера.

На соборной колокольне, возвышавшейся в середине города, пробило девять.

А в это время его милость Гаврила Чохорану торопливо внесли в переулок и, точно бревно, взгромоздили на телегу. За ним, продолжая опутывать и затягивать его веревкой, полез Копье. Боярин глухо стонал и в бешенстве напрягал все силы, пытаясь освободиться. Потом внезапно стих. Кони в упряжке рванули телегу. Трое всадников окружили ее. Во дворах, перекликаясь, запели петухи; до пыркэлаба звуки эти долетали все более отдаленно и глухо.

По распоряжению Елисея Покотило всадники с телегой должны были остановиться в указанной им долине, у родника, бившего под горой, на лесной опушке. Оттуда было далеко до шляха, только пахари да пастухи заглядывали сюда летом, а в ноябрьскую пору вокруг было безлюдье. Покотило знал это место и хорошо все растолковал Алексе, чтобы тот не заблудился. Посоветовал еще спросить дорогу на окраине пятой деревни, стоявшей на пути из Ямполя к Бугу. Но Тотырнак и сам не дремал. Никого не расспрашивая, он после этой пятой деревни без особого труда разыскал родник. Пустынный, далекий от селений уголок был удобен для привала отряда деда Елисея. Старик и Алекса условились там встретиться. Если до четверга Алексы не оказалось бы в условленном месте встречи, дед Елисей намеревался сам отправиться в Ямполь узнать, отчего не ладится дело. Но все удалось на славу, в то "лето святых архангелов" удача сопутствовала Никоарэ. Всю ночь провели в пути, а под утро телега подъехала к роднику. Он бил из земли у подножия высокого холма, поросшего лесом, и, наполняя по дороге три сруба и водопойную колоду, могучей струей лился в каменный водоем. Пятеро воинов выбрали в дубняке укромное место. Они соскочили на землю и вытащили из телеги свою добычу. Всходило солнце, по всему холму сверкал серебряный иней. На вершины вековых дубов прилетели сороки и повели меж собой шумную перебранку.

Его милость боярин Гаврил был помят и измучен бессонной ночью и дорожной тряской. Хотя Копье вытащил у него кляп изо рта, он молчал, должно быть, онемел от страха. Еле выдавил из себя невнятный возглас: "Воды! Воды!"

Копье, жалостливая душа, помог ему добраться до родника, боярин утолил жажду и умыл лицо ключевой водой.

- Ох, - простонал он, воротясь к телеге, - лютая смерть уготована мне!

- Отчего ты так говоришь, боярин? - спросил Алекса, пристально глядя на него. - Иль ты в чем повинен перед государем Никоарэ?

- Да ни в чем я не повинен, - слезливо отвечал боярин. - Вижу только, поступаете со мной, ровно я разбойник какой!

- Опять не так, боярин, говоришь! Обиды и увечья мы тебе не чинили. Голова у тебя цела на плечах, и невредим ты остался. Одно только: покорись и предстань на суд перед государем.

- А что я сделал?

- Не ведаю. Спросят тебя и ответишь.

- Горе мне! Ох, горе горькое!

- Что закручинился?

- Вот как воздают мне за верность мою.

- Не бойся, государь по справедливости рассудит.

Боярин Гаврил умолк, уселся на землю; казалось, он смертельно устал, однако его глаза в рамке всклоченных огненно-рыжих волос смотрели трезвым и острым взглядом. Когда Копье подошел к нему и снова скрутил ему веревкой руки, лицо боярина перекосилось больше от злобы, нежели от боли.

- Велено вязать меня?

- Нет.

- Так сделайте милость, не связывайте.

- Не можем, - бесстыдно рассмеялся Копье. - Вон выскочил из кустов заяц - боимся, как бы ты не пустился за ним вдогонку.

- Клянусь душой своей и родителей моих: покоряюсь, не убегу.

- Верить тебе али не верить?

- Ослобоните мне правую руку, я крест сотворю. Господь-то все видит. Да будь я трижды проклят, быть мне в адском пекле с еретиком Арием и с Иудой-предателем, коли не подчинюсь. И господин мой будет судить меня по справедливости: верно служил я ему.

- По верности и воздаяние получишь.

- Да чем я согрешил, люди добрые? Чем?

- Не знаю, что ты натворил с той поры, как не вкушаешь более господарского хлеба; знаю только, как ты измывался над бедняками, когда был на службе у Богдэнуцэ Водэ. Арапником людишек бил да еще со свинчаткой.

Боярин поднял голову и внимательно поглядел на Копье.

- Ну-ка, лезь в телегу на отдых, - приказал ему воин, туже затягивая узел. - Господь бог видит, а государь Никоарэ рассудит.

- Дайте чего-нибудь поесть... голоден я, - пожаловался боярин.

- Получишь в положенное время. Ну, залезай!

В тот день его милость боярин Гаврил спал, обедал, отдыхал и показал себя во всем послушным и учтивым. Казалось, он смиренно дожидается суда своего господина.