Никоарэ Подкова

Гетман и пан Копицкий повернули коней к вроцлавскому шляху, а стража отделила их от господ сановников. Хохлы достали из сумок короткие палицы и повесили их у седельной луки, длинные ножи в ножнах украсили их широкие кожаные пояса. А свитки они носили скорее красоты ради, на одном левом плече. Глаза деда Петри просветлели. В этот день, отмеченный среди всех дней его жизни, позабыв о прошлых и грядущих невзгодах, старик чувствовал себя повелителем.

С юга, со стороны теплого моря, потянул ветерок; песня этого ветра для нашего слуха подобна тихому звону струн, звучащих в лад друг к другу.

Когда выехали в поле, Никоарэ прислушался к гулу ветра в беспредельных просторах, посмотрел невидящими, устремленными вдаль глазами на расцветающий белошелковыми султанами ковыль и почувствовал, как обуревают его воспоминания и волнуют надежды.

- Гетман, - сказал ему верный пан Тадеуш, - лишь теперь мы одни и свободны, как эти орлы, что парят над нами в небе. Заметил я, что достопочтенные сановники Могилева долго стояли на месте и глядели тебе вослед. Старый бургомистр Завецкий, поди, не мог опомниться от твоих слов. Никогда еще не бывало, чтоб гетман послал такие пожелания низкой черни, какие ты просил ей передать. Заметил он, как тебя охраняют наши украинцы, и ведь, наверно, бургомистр еще не забыл мятежей и восстаний нашего крестьянства против шляхтичей. Поэтому я и сказал ему, что скоро ворочусь в город: надо мне смиренно истолковать ему твои прощальные слова. Как бы ни оскудело имущество у пана Леона Завецкого, он все же слуга шляхты и должен будет сообщить властителям Речи Посполитой о проезде в Запорожье гетмана Подковы и о словах, им сказанных. А поскольку я человек панской породы, мне удастся уверить пана бургомистра, что под надеждой народа следует подразумевать войну, которую поведут храбрецы для изгнания неверных, а не восстания и беспорядки...

- Не худо сделаешь, Златоуст, уверив его в этом. И ведь ты правду скажешь, ибо гетман Подкова не желает волнений и мятежей.

- Пока еще не желает.

- Да, пока не желает, друг Златоуст, и, может быть, и не доживет до тех дел, которые свершатся когда-нибудь. Правые дела не все враз делаются, а по очереди; сначала вызволим страну от неверных, а потом уж избавимся от железного кулака других угнетателей, кои не лучше нехристей.

- А может, и похуже.

- Да, пожалуй, и похуже. Я не раз думал об этом в те дни, когда колесил по Молдове.

- Так, стало быть, я доеду до привала в Зеленой Долине, - продолжал пан Тадеуш Копицкий, следуя за нитью своих мыслей, - и дорогой отчитаюсь перед твоей светлостью в деньгах, кои ты мне доверил, расскажу, куда и сколько израсходовано. Думаю, ты не будешь гневаться за двадцать шесть талеров, отданных моему другу Роману Барбэ-Рошэ взаймы без отдачи, ибо нет надежды получить с него долг.

- Не буду гневаться.

- Знаю, что все-таки разгневался бы, если бы предстал пред тобой сей достойный отпрыск ясновельможных панов.

- Ты прав.

- Зато итальянец Коста явился встречать твою милость.

- Не приметил его.

- Был, да поостерегся показаться тебе, памятуя, что гетман Подкова во гневе страшнее лютого тигра.

- Бывает и так, друг Тадеуш... А зачем ты разворачиваешь сей длинный свиток? Не спеши, пусть он подождет, а лучше всего отдай его моему дьяку Раду Сулицэ, которого оценишь по достоинству, познакомившись с ним.

- Но знай, гетман: то, что дал ты мне, поубавилось.

- Я попрошу в Вроцлаве Иакова Философа дать тебе, сколько нужно.

- Хорошо, государь.

Ветер пел свою песню; в безлюдных просторах под лучами летнего солнца блестел серебром цветущий ковыль. И Никоарэ думал не о делах и банкирах, а совсем-совсем о другом.

23. КУБИ ЛУБИШ ФИЛОСОФ

Давным-давно, когда Никоарэ был просто Никорицэй, Иакова звали Куби. Жили они неподалеку друг от друга: Никорицэ на краю Армянской слободы, у Малой площади, а Куби в Еврейской слободе, по ту сторону Малой площади.

Было это во Львове тридцать четыре года тому назад.

В лето от Рождества Христова 1541, в годы княжения в Молдове Петру Рареша и царствования в Польше Сигизмунда, капитан Петря Гынж привез Никорицэ в дом Мати Хариана и оставил его там для обучения наукам.

Однако, поскольку он возрастом еще не вышел для настоящего учения, Никорицэ посещал пока иную школу - Малую площадь. Дядя Мати называл ее "майданом". Там на майдане познакомился Никоарэ со многими товарищами детских игр и с их помощью легко освоил украинский язык. Среди мальчишек избрал он себе другом маленького Куби, самого ловкого игрока в "чижика". Орудуя полуаршинной палкой, он гонял коротенькую чурочку с заостренными концами: ударив по одному концу, он заставлял ее взлетать, а затем, не давая ей упасть, гнал все дальше, бежал за ней, направлял, поворачивал обратно и всегда выходил победителем. Козы, пасшиеся среди чертополоха, дружелюбно глядели на Куби своими желтыми глазами, ибо он на своем извилистом пути никогда не задевал их ни палкой, ни ногой.

- Без коз не было б молока для детей. Так говорит отец, - поучал Куби своего приятеля Никорицэ.

- А у нас в Молдове есть козы побольше, и называются они коровами, отвечал племянник купца Мати.

Куби кивал головой.

- Слышно, будто и у нас есть такие козы у больших бояр. Только я не видел их еще ни разу.

Однажды на Малой площади случилось с Куби неприятное происшествие. После того, как он выиграл в "чижика" все пуговицы у противников, армянские дети накинулись на него со словами гнева и угроз и среди их упреков был один совсем удивительный: они кричали о страшном поступке Куби, якобы убившего и распявшего господа нашего Христа.

- Я?! - произнес Куби, быстро подходя к ним и прижимая руку к сердцу. - Да не дойти мне до дому, если я о таком злом деле хоть что-нибудь ведаю. Может быть, убили его сыновья Моисея Лупу - они известные жулики, а я даже не знаю того господина, о котором вы говорите.

Проходят годы, летят, точно белые паутинки в степи.

Никорицэ стал Никоарэ, а Куби стал Иаковом. Никоарэ Литян учился в одной школе, Иаков Лубиш - в другой. Изредка встречались, потом пути их разошлись.

И вот, находясь у Порогов под началом деда Петри и будучи уже принят в Сечь на предмет обучения ратной науке, Никоарэ снова встретил своего друга детства. Он застал его в таком же трудном положении, как и в детстве на майдане. Куби привез в козачий табор у Мертвой Рыбы шесть подвод с шестью бочками меду и ждал, пока разгрузят хмельное зелье, собираясь отправиться затем с хохлами-возчиками в обратный путь во Вроцлав к своему родителю - купцу Лубишу. Никоарэ узнал его. Иаков тоже узнал Никоарэ. Но радость их была недолгой. Симеон Бугский, козак, знаменитый своими подвигами не только у Мертвой Рыбы, но и в других сечевых селениях, остановился около подвод, неприятно пораженный присутствием чужого человека в таборе вольных людей. Симеон Бугский успел уже вкусить привезенного Лубишем меда. Он был согласен, чтоб к владельцам сабель прибывал мед, но только без вмешательства чужаков. Он наполовину вытащил булатный клинок из ножен.

- Тебе что, хлопец?

- Да вот собираюсь отъезжать, - смиренно отвечал Иаков.

- Тебе, может, гроши нужны?

- Нет.

- Они тебе и не полагаются, бо ты распял Господа Бога нашего.

Теперь уж Иаков знал, о ком идет речь.

- Неправда это, - отвечал он с улыбкой, устрашенный, однако, взглядом козака.

- Докажи, что неправда.

- Свидетелем мне пан Никоарэ.

- Что я слышу? - возмутился Симеон Бугский, опустив саблю в ножны и ероша густые усы.

- Верно, я свидетель, - подтвердил Никоарэ. - Может, виноваты жулики, сыновья Моисея Лупу во Львове, но мой приятель Иаков тут ни при чем.

И пошел слух по всему табору, что Симеон Бугский пил мед с двумя юношами и бил с ними по рукам.

Ныне Иаков Лубиш проживал во Вроцлаве, где он унаследовал дом и прозвище отца - Философ.