Убить перевертыша

Господи, куда катится человечество?! Средние века с нетерпимостью инквизиции — не самое ли славное время истории?..

Сергей вздохнул и коротко выразил свое впечатление от увиденного:

— Говна-то сколько!

Спохватился, что сказал это по-русски, огляделся, поймал восторженный взгляд соседа по скамье, прилично одетого господина.

— Вы — русский? — обрадованно спросил сосед.

— А что?

— Точно, русский. Это их привычка отвечать вопросом на вопрос.

— А вы американец?

— Почему?

— Это их привычка, не спросясь, лезть в душу.

Думал, сосед обидится и останет, а он расхохотался.

— Точно, русский. Это их привычка сразу огрызаться.

Сказал это сосед на чистейшем русском языке, и теперь Сергей удивленно уставился на него.

— С кем имею честь?..

— Штах. — Сосед протянул узкую, отнюдь не мозолистую ладонь. — Пауль Штах.

— Приятно познакомиться. Новиков. Москва.

— О, Москва. Я учился в Москве, на юридическом. Что вас привело в Штутгарт?

— Муза дальних странствий. Люблю поглядеть.

— На это? — Пауль повел рукой перед собой.

— Этого дерьма теперь и в Москве хватает. Штутгарт, я думаю, не только этим славен. — И выдал из запасов своей эрудиции: — Здесь «Мерседесы» делают.

— Точно. И много чего еще. Что такое дюбель, знаете?

— Еще бы, сколько их в стенки позабивал.

— Тоже здешнее изобретение. А это, — он опять махнул рукой, — разгул гедонизма.

Сергей помотал головой.

— Не-ет!..

— Что «нет»?

— Гедонизм высшим благом провозглашает наслаждение. Но в чем человек находит высшее наслаждение? В жратве? В наркоте? В повальном сексе? Как бы не так! Кто хоть раз испытал восторг творчества, радость преодоления, удовольствие от созерцания сотворенного, тот не сравнит это чувство ни с каким другим. Бог сотворил человека по образу и подобию своему. А что главное в Боге? Вот именно, творчество. Сотворение из ничего чего-то. А это, — он оглядел пеструю толпу, — это сатанизм, ложь, имитация наслаждений, подделка…

— Интересный вы человек, — сказал Пауль. — Хорошо бы с вами побеседовать.

— А мы что делаем? — удивился Сергей. И разозлился на себя: чего разошелся? Сейчас надо бы понезаметнее, а он ораторствует. Или все еще сказывается вагонная отрава?

— У вас здесь знакомые? Вы где остановились?

Сергей огляделся.

— По-моему, в самом центре Штутгарта.

— Значит, пока нигде. Пойдете в отель? А цены там знаете какие? Или вы из тех, кого называют "новыми русскими"?

— Если бы.

Вообще-то он рассчитывал на гостеприимство Хорста Фогеля. Думал: переночует у него, съездит к Эмке и — назад. Но сейчас надо сначала хорошенько подумать, чтобы не подставить Фогеля.

— Я мог бы предложить вам остановиться у меня. Вы надолго?

— Как получится.

— Десять марок в день вас не разорят? Без пансиона, разумеется. Я бы вам и город показал. У меня ближайшие дни как раз свободны.

Если бы он просто начал заманивать его к себе, Сергей насторожился бы. Но деньги за ночлег! Такое мог предложить только вполне безобидный скупердяй немец.

— А я вас не стесню?

— Квартирка маленькая, холостяцкая, ну да в тесноте — не в обиде…

Через полчаса они были у Пауля на втором, то бишь на первом, как считают немцы, этаже трехэтажного дома, задвинутого в лес, обильно растущий на склоне горы. За окном расстилалась панорама всей центральной части города, в которой Сергей без труда отыскал и вокзал, и замок, возле которого он остывал от дорожных приключений.

Квартира состояла из единственной комнаты. Прихожая была столь мала, что вдвоем не повернуться, душевая еще меньше, а кухня и вовсе отсутствовала. Вместо нее была ниша в стене, где возле раковины чернела на столе электроплита.

— Это квартира для одиноких, — сказал Пауль. Жилье дорогое, приходится экономить.

При этих словах он глянул на стену возле кухонной ниши, и Сергей, посмотрев туда же, получил возможность ознакомиться с очередной немецкой сентенцией: "Ein ersparter Pfe

— Вы ужинаете перед сном? — спросил Пауль.

— Обязательно, — ответил Сергей, зевая.

— Тогда я что-нибудь соображу на ужин, а вы пока отдыхайте. Там, на полке, книжки разные, альбомы по современному искусству.

— Спасибо. Я не умею сострадать чужой изжоге.

— Что?

— Не люблю модернизма.

— Это же теперь так модно.

— Мода — коллективное помешательство.

— Что?

Сергей не ответил. Мысленно обругав себя за неуместное раздражение на доброго русскоязычного немца, принялся копаться в книгах. Нашел карту Штутгарта и стал рассматривать ее, стараясь отыскать нужную ему Моцартштрассе.

— Вы что-то ищете? — спросил Пауль.

— Ничего. Я просто так.

— Что-то же вы хотели увидеть в нашем городе? Спрашивайте, не стесняйтесь.

— Обязательно спрошу. Когда пойму, чего хочу.

— Это меня всегда удивляло в русских. Сами не знают, чего хотят.

Разговор не клеился и, проболтав полчаса о том, о сем, Сергей намекнул, что не прочь бы завалиться спать. Пауль понял его, встал.

— Устраивайтесь на диване, а я прогуляюсь перед сном. Простыни и все, что хотите, берите в шкафу.

Диван был коротковатый, и, может быть, из-за этого Сергей долго не мог уснуть. Как в немом кино, прокручивались перед глазами картинки этого большого дня. Попытался вспомнить, что он наболтал соседям по вагону, но в голове был сумбур, мысли перескакивали с одной на другую. Помнил только, что он все время старался следить за собой, и это было мучительно. В одном он уже не сомневался: в покое его не оставят, и он очень хорошо сделал, что не поперся сразу к Фогелю, а спрятался у случайного доброжелателя, чей адрес никому не известен.

Ему снилось, что он все еще едет в поезде и тонкогубый старик тянет к его горлу иссохшие руки и что-то спрашивает, спрашивает. А Сергей все делает вид, что не понимает вопросов, говорит и говорит о кроманьонцах-неандертальцах, о родовых и территориальных общинах, о коммунизме-капитализме, даже что-то об Иисусе Христе…

Разбудил его вкусный запах жареных тостов и кофе. Комната была залита солнцем. Слышался плеск воды: хозяин принимал душ.

— Однако вы здоровы спать, — сказал Пауль, выйдя из душа. — Молодой, ничего не болит.

— Физзарядкой надо заниматься, — отшутился Сергей.

— А вы занимаетесь?

— Иногда.

Оба рассмеялись.

— Вот что мне нравится в русских: умеют о серьезном говорить несерьезно.

— Чего-чего, а дурака валять мы умеем.

Снова посмеялись, и снова Сергей подумал, что повезло ему с этим случайным знакомцем: не зануда. Впрочем, если учился в Москве, значит, набрался тамошних привычек. Зануде, хоть и иностранцу, студенты не дали бы проходу.

— Так куда мы с вами направимся? — спросил Пауль.

— Вы в самом деле намерены со мной таскаться по городу?

— На целый день в вашем распоряжении, — шутливо поклонился хозяин.

— Я и сам могу…

— Нет, нет, не говорите. Когда я был в Москве, меня повсюду возили. Так что я в долгу. Да мне и самому интересно. Хоть по-русски поговорить. А то уж я забывать стал.

— Не сказал бы. Вы какой-то ненастоящий немец.

Пауль, намазывавший масло на хлеб, застыл с ножом в руке.

— Что вы имеете в виду?

— Чистый русский язык. И потом… у вас нет портрета нашего дурачка, чтоб ему пусто было. Развалить такую страну!..

Пауль не поддержал новой темы для разговора: ему, как видно, неинтересно было копаться в дерьме российских перестроек. Он достал с полки карту Штутгарта, раскинул на столе.

— Ну, куда бы вы хотели?

— Мне все равно, — сказал Сергей. Его начинала раздражать настырность хозяина.

— Тогда для начала — в нашу новую модерновую картинную галерею.

— Модернизм не для меня, я уже говорил.

— Ну что вы! Это же поиски новых форм в искусстве.

— Извините, не могу согласиться. Модернизм — не поиски, а отсутствие таковых. Очередная сказка про голого короля.