Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 38 из 60



На лестнице четвертая и шестая ступени скрипели. Это Федор знал. Он перешагнул их и совершенно бесшумно вошел в прихожую.

И в прихожей он тоже мог ориентироваться в темноте. Слева была дверь на кухню, справа еще две двери — в комнаты. Луч фонарика обежал двери, остановился на выключателе. При закрытых дверях свет можно было включать, не опасаясь, что его увидят с улицы. Именно поэтому Федор не видел света, хотя те двое, что вышли из дома, сидели тут, ясно же, не в темноте.

Он нажал на выключатель и вздрогнул, сразу увидев голые ноги, высовывавшиеся из-за стола.

Клаус лежал в ночной пижаме, в сбившемся на сторону халате, с лицом не просто бледным, а землисто-серым, бескровным. Пульса Федор не ощутил, а когда прижался ухом к груди, услышал не стук, а какое-то шипение и непонятную вибрацию.

Надо было вызывать, скорую помощь и Федор шагнул к телефону. Снял трубку и вдруг увидел, что провод оборван. В растерянности оглянулся на Клауса. Тот лежал с открытыми глазами, и губы его шевелились.

— Что?!

Федор кинулся к лежавшему, наклонился к самым губам, разобрал шелест звуков.

— Я знал…

— Что знал?..

— Не помру, не увидев…

— Погодите, я вызову врача.

Клаус качнул головой, закрыл и снова открыл глаза.

— Убили…

— Кого? — Федор похолодел, подумав о Новикове. — Курьер был?

— Уехал.

— Куда?

— Штутгарт, Моцартштрассе, пять, Фогель… Там… это.

Клаус судорожно вздохнул, закатил глаза и задергался. Федор отшатнулся, вскочил, не зная что делать. И вдруг услышал скрип на лестнице. Стремительно отшагнул за ближайшую дверь, втиснулся в простенок, который приметил еще в прошлый приезд сюда.

Вошли двое, это Федор определил по тому, как долго закрывалась входная дверь. Потом послышались голоса.

— Ты почему свет не погасил?

— Вроде бы гасил.

— Вроде бы! — передразнил первый голос. — Он, что ли, вставал? Встал, зажег свет и опять улегся?

— Да гасил я!..

— Правильно сделали, что вернулись. Нельзя, чтобы он очухался. Если жив, вколи ему что надо.

Федор выдвинулся из своего закутка, приготовил револьвер. «Пчелка» уложит этих двоих в один миг, до того, как они расправятся с Клаусом.

— Ничего не надо, — послышалось из прихожей. — Он готов.

— Уверен?

— Сердце не бьется. Чего еще?

— Почему же свет?

— Да гасил я!..

— Может, кто приходил?

— Когда? Мы только что были тут.

— А ну загляни в комнаты.

Федор решил стрелять, если вошедший включит свет. Нельзя, чтобы он увидел его. Затем сразу во второго, пока тот не опомнился.

Из темноты он хорошо разглядел тщедушного мужичка в джинсовой рабочей куртке, открывшего дверь. Не зажигая света, мужичок оглядел комнату и ушел, оставив дверь открытой.

— Никого нет.



— Погляди на кухне.

— Никого! — через минуту послышалось из глубины квартиры.

— Открывай газ.

— Открыл. Свистит.

— Ну и пошли скорей, а то сами наглотаемся.

Свет погас, проскрипела лестница и все затихло.

Подсвечивая фонариком, Федор наклонился над Клаусом, прижался ухом к груди. Сердце не стучало, не вибрировало. Сомнений не оставалось: никакая "скорая помощь" уже не поможет. Он попятился к выходной двери, замер на пороге. С кухни доносилось змеиное шипение газовых конфорок. Федор содрогнулся от мысли, что Клаус останется в квартире, наполненной газом, побежал на кухню, выключил газ. Снова подошел к Клаусу, приподняв веко, посветил фонариком ему прямо в глаз. Ничто не дрогнуло ни в глазу, ни в лице. Это был конец, самый окончательный конец…

Федор снова попятился к двери, прислушался и ничего не услышал. Тишина в доме была поистине мертвая…

19

В давние студенческие годы они не переставали спорить о смысле жизни. Жить, чтобы иметь, или иметь, чтобы жить? Вот в чем вопрос. И конечно, не разрешили его, как не разрешал никто и никогда. Но некие убеждения все же сотворились. Для Сергея стало очевидным, что гедонизм — мечта об удовольствиях — полное скотство, а альтруизм — пусть не полная, но все же глупость. Истина, как всегда, где-то посередине. Высшая обязанность человека — в деянии, в исполнении Божьей заповеди — творить, а высшее удовольствие — когда это хорошо получается, когда ты осознаешь, что успешно реализуешь себя. Это, конечно, труд, но труд — в радость…

— Труд в радость! — вслух повторил Сергей, с удивлением отмечая какой-то новый смысл этой полузабытой фразы, освистанной на московских демотусовках.

Вспомнился азартный игрок с Гамбургского вокзала. Выиграет этот парень сто марок, проиграет, опять выиграет, опять проиграет. Что дальше? Человек — приложение к игровому автомату? Впрочем, ново ли это? Есть люди приложение к телеящику, к винному магазину, есть просто наркоманы. И чем дальше, тем их больше. Что же грядет?..

Опять был Ганновер за окнами вагона, и еще какие-то большие и малые города. Уже и половина дороги позади, а сонная одурь все не отпускала Сергея: удивительно ли — две бессонные ночи позади. В российском поезде завалился бы на полку и ни дороги, ни времени не заметил, а тут, сидя, разве уснешь по-настоящему? Сергей слышал, как кто-то входил в купе и выходил, но не открывал глаз: пусть думают, что спит, пускай, если хотят поболтать, идут к соседям. Один раз его заставили пошевелиться шумные, как всегда, контролеры, проверяющие билеты, дважды — тихие, но бесцеремонные уборщики. А потом он очнулся сам, почувствовав, что в купе не один и что его персоной явно кто-то интересуется.

Это была пожилая пара, должно быть, муж и жена. Она — дородная, мягкотелая, добрейшая на вид, лет пятидесяти, он — высокий старик, прямой, как гвозь, с глазами навыкате, маленьким презрительно сжатым ртом и острым кадыком, готовым порвать сухую кожу на горле, — этакий эсэсовец из старого советского фильма.

Увидев, что Сергей открыл глаза, оба они явно обрадовались.

— Извините за беспокойство, — сказала фрау. — Скажите, если можете, вы — весси или осси?

Сергей пожал плечами. Странные эти термины он где-то слышал, но забыл, что они означают.

— Не сердитесь, пожалуйста, за назойливость. Мы с мужем поспорили. Он уверяет, что вы типичный западный предприниматель, поскольку ездите налегке. — Фрау скосила глаза на кейс, лежавший на полке. — А мне думается, что вы — восточник. Спите хорошо.

Сергей с трудом сдержал раздражение: они маются немецкой глупостью, а он — разбирайся! Но тут вспомнил, что так в анекдотах называют западных и восточных немцев.

— Не весси и не осси, а русси, — не подумав спросонья, брякнул он.

Немцы то ли испугались, то ли обрадовались. Минуту обалдело смотрели на него, потом фрау спросила почему-то шепотом:

— Как там… у русских?

— О, господи! — по-русски воскликнул Сергей и чуть не рассмеялся. Была Россия загадкой для заграницы, такой и осталась.

— Что это — "О, господи"?

Ему не хотелось повторять эту сказку про белого бычка и он отмахнулся.

— У русских все нормально.

— А говорят, что в России заводы останавливаются, люди голодают.

— Бывает.

— И в самой Москве танки стреляли.

— Пустяки. В газетах пишут: все о, кей!

В коридоре затрезвонил колокольчик, и за стеклянной дверью показалась высокая тележка разъездного буфета. Аппетитный вид упаковок в целлофане вызвал спазмы в желудке. Есть Сергею хотелось давно, но еще больше хотелось спать, и он до сих пор не думал о еде. Но теперь, когда уж все равно разбудили…

Он махнул рукой буфетчику, и тотчас на столе перед ним появились банка пива, одноразовый пластмассовый кофейник, такая же чашка с блюдцем, булка с сосиской внутри, вафли в красивой упаковке, крошечные тюбики сметаны.

— Извините, — сказал он любопытным соседям. — Я поем, с вашего позволения.

— О, конечно, конечно! — залопотали они оба разом. — Мы тоже. С вашего позволения.

Засмеялись и принялись вытаскивать из баула домашнюю снедь. Это не удивило: немцы, даже и состоятельные, предпочитают возить с собой еду, а не транжирить деньги в дорожных буфетах.