Страница 21 из 21
— Что-то! Ничего себе! Да ты чуть совсем не сгорел!
— Здесь? А никаких следов.
Гиданна только теперь осознала странность: по словам тетки Марьи, пожар был несусветный, а теперь — будто тут не было ничего. А ведь всего-то два дня прошло. И вспомнила: когда вчера бежала мимо, тоже не видела следов пожара. Только трава… Да, вчера трава была реже и ниже. Что же она, за один день?.. От этой мысли Гиданне стало не по себе, и, схватив Андрея за руку, она чуть не бегом потащила его за собой. Когда отошли подальше, резко остановилась, обессиленно опустилась в траву.
И опять вскочила, потребовала:
— Сними рубашку.
— Зачем?
— Сними, я посмотрю.
Покорно раздевшись, он подставил спину под ласковые пальцы Гиданны. Не касаясь, она обежала пальцами его голову, спину, еще и еще раз, и вдруг заплакала.
— Я тебя опять не чувствую. Ты на меня влияешь, а не я на тебя. Что случилось? Что случилось-то?!
Андрей пожал плечами.
— Неужели ничего не помнишь? Я же видела тебя всего обожженного. И все прошло. В одну ночь. Так не бывает. Понимаешь ли ты, не бывает так!
— Не бери в голову.
— Я должна знать. Я положу тебя в клинику, буду исследовать.
— Положи лучше у себя дома. У тебя такой удобный диван.
— Ты откуда знаешь?
— Ну как же, — замялся Андрей. — Как войдешь, слева. Телевизор смотреть удобно.
— Ты же у меня никогда не был.
— Не был. А квартиру твою вижу, будто свою. — И нашелся, чем успокоить: — Все квартиры одинаковы — кровать, стол, телевизор. Разве не так?
— Нет, нет… — У нее тряслись руки, и вся она была в эту минуту напряженная, нахохлившаяся. — Епифан не зря кланялся. Что произошло? Ты мне расскажешь. Я из тебя все вытяну.
— Не надо из меня тянуть, — жалобно попросил он.
— Ты про книгу говорил. Что за книга?
— Какая книга?
— Не знаю. Ты говорил. Неужели не помнишь?
— Все, что надо, помню, — сказал Андрей и сам насторожился.
Почему так сказалось? Кому надо?
Добавил торопливо:
— Зато я много теперь знаю. Знаю, например, что тебе в поликлинике вкатят выговор. За прогул.
— А, — отмахнулась она, — не уволят.
— Не уволят. Но разговоров будет много, изнервничаешься.
— Переживу. — Она опять сжалась вся. — Андрюша, мне страшно. Пойдем, а?
"Много теперь знаю", — обдумывал он дорогой свои слова. Почему теперь? Раньше, что ли, не знал? Знал ведь, только не верил сам себе. Сколько раз бывало. На допросах, при осмотре места, просто на улице почувствуешь вдруг нечто — вещи ли подсказывают, или чьи-то неосторожные мысли, — но отбрасываешь предчувствие, как помеху. То, что чудится, к делу не подошьешь. Суметь бы, дать бы волю подсознанию, поверить ему. Так нет, болтливый разум с его тупой логикой вмиг перекричит, заглушит слабый звоночек предчувствия. И так, вероятно, у всех. И если что дано теперь ему, Андрею, то, наверное, только эта вот способность верить себе, приземлять мимолетные образы подсознания, реализовать их в мысль. Поймал себя на словах "только эта" и усмехнулся: "Мало тебе?" Но ведь в подсознании девять десятых всей информации, а может, и больше. Все, что видел в жизни, прочел, продумал, — там. Как у скряги — книголюба, не допускающего к своим сокровищам никого. А в тайниках еще и то, что накоплено предками. "А как с потомками?" — мелькнула мысль. И он сразу, без раздумий, поверил: так же и с потомками. Едина нить жизни. Недаром сказано: "Грядущие события бросают перед собой тень". Да только ли тень? Может, весь образ многоцветный?..
Электричку почти не пришлось ждать, подошла быстро. И в вагоне было довольно свободно. Они сели у окна, напротив друг друга, посмотрели друг другу в глаза. И глаза Гиданны стали закрываться странно, толчками, словно ей было не под силу удержать тяжелеющие веки. "Замучилась со мной, пускай поспит", — подумал он. И Гиданна сразу же уснула, напряженное лицо ее смягчилось, посветлело. За окном стремительно улетали назад поля и перелески, а здесь, в вагоне, словно бы все оцепенело от сонной одури, никто не ходил, не разговаривал громко. Только шепотки шелестели в воздухе, как листья у одиноких осин в тихую погоду. Андрей знал уже, что это не обязательно разговоры, что это, может быть, мысли, которые он слышал. Стресс, пережитый им, давший ему неведомую способность, все действовал, не проходил. А у самого у него мыслей не было никаких. В странном бездумье смотрел он на стремительный полет столбов, кустов, деревьев и видел за этим что-то непонятное-мчащиеся автомобили, взлетающие самолеты, волны какие-то, подкидывающие одинокую яхту, чьи-то глаза, полные слез, куда-то бегущих людей, точечные всплески огня, похожие на вспышки выстрелов, опять глаза и опять толчею машин на дороге…
Он знал уже, что видения эти не бред, а подлинная реальность, где-то с кем-то происходящая. Всмотреться бы и понять, где и с кем все это случается… Или случится?.. Но ему сейчас не хотелось сосредоточиваться, только бы отдыхать и пить, пить свежее дыхание неведомой силы, вливающейся в него. Чувствовалось, как тяжелеют руки, как горят ладони, пьющие эту силу. Андрей уселся поудобнее и положил руки на колени, повернув их ладонями вверх. И тут Гиданна, как была с закрытыми глазами, стала клониться вперед, к его ладоням. Поцеловала их, одну и другую, и замерла.
Шепотки, порхающие вокруг, стали громче.
— Дура баба, при всех-то!
— Может, любит.
— Какая любовь?! Видно же — муж и жена.
— Если жена, то дура. Можно ли так с мужиком?..
— Кыш-ш! — тихо прошипел Андрей, и шепотки исчезли.
И повисла тишина, нарушаемая только звоном колес. Он стал думать, что сделает в первую очередь, как приедет в город. Прежде всего пойдет в госпиталь и снимет с Демина боль, если надо, возьмет ее себе. Потом разыщет старый гараж, приткнувшийся где-то возле магазина «Свет», откроет его и там, в багажнике полуразбитого «Запорожца», найдет фамильное серебро Клямкиных. Надо бы сразу же заняться и поисками преступника, но он торопиться не будет, а пойдет сначала к тому музыканту, освободит его от любвеобильной экстрасенсши. Если сможет, если она не сильнее его.
Щекотка прошла от руки к запястью — Гиданна снова целовала ладони. Хотел убрать руки, но подумал, что этим обидит ее, может, даже испугает.
Шевельнул пальцами и почувствовал влагу.
Гиданна плакала…