Страница 20 из 21
Лежа с закрытыми глазами, Андрей долго соображал, откуда в нем сия премудрость? Никогда прежде не задумывался над такими вопросами и вдруг выдал монолог бескомпромиссного обозревателя, каких много развелось в наше безумное время. Сам выдал? Или кто-то подсказал? О туманном образе из своего сна он не вспоминал, образ этот быстро исчез, растворился, как исчезает, не задерживаясь в памяти, все приснившееся.
— …Что происходит? Я не знаю, что происходит, — услышал он голос Гиданны. Она говорила тихо, боясь разбудить Андрея. — Это скорее не "взять боль", а дать нечто здоровое. Кое-кто называет это «нечто» ОДОМ, тонким веществом, жизненной энергией. Больной организм на время как бы забывает, что значит быть здоровым. Ему надо об этом напомнить, вроде как упавшему помочь подняться. Все очень просто, никакой мистики.
— Все-то у тебя просто. — Голос бабы Тани.
— Конечно, просто. Сложность от нашего незнания, от непонимания или нежелания понять. Мир развивается от простого к сложному, а вот понимание человеком этого мира — от сложного к простому. Сколько недавно казавшегося невероятным стало обыденным? Так что никаких чудес не бывает…
— А Христос? — неожиданно для самого себя спросил Андрей. В избе стало тихо, так тихо, что жужжание мухи, бьющейся в паутине где-то в сенях, показалось громким. Не открывая глаз, Андрей увидел, как Гиданна и баба Таня испуганно переглянулись, а потом на цыпочках подошли к кровати.
— Что Христос? — тихо спросила Гиданна, думая, что он бредит.
— Как там было-то? Коснулась его женщина и выздоровела. Христос даже сказал, что почувствовал, как из него излилась сила. И тогда чуда не было?
— Не было.
— Ничего себе. — Он открыл глаза и улыбнулся. — Разве религия может существовать без чуда? А говоришь — верующая.
Баба Таня испуганно закрестилась, а Гиданна засмеялась, тихо и счастливо.
— А говоришь — неверующий, — осторожно поддразнила она, стараясь продлить миг надежды. — А сам веришь в чудо.
Он смотрел на нее, не отрываясь, и думал о том, что ему и в самом деле хочется верить в чудо. Чудом была она. Все в нем противилось тому, что Гиданна такая же, как все.
— Нет, дорогой мой, — сказала Гиданна, и все в нем замерло от таких слов, — болезнь — это нарушение в человеке одической циркуляции, или, проще говоря, внутренней гармонии. Здоровый ОД сострадающего человека восстанавливает в больном нарушенную гармонию. Когда ты говоришь "возьми мою боль", это не значит, что я возьму и заболею. Здоровьем делятся, здоровьем, а не болезнью.
— А я бы поболел. Чтобы ты за мной поухаживала.
Женщины снова переглянулись, и он увидел испуг в глазах у обеих и прочел их мысли о том, не позвать ли сейчас же Епифана, тот один может разобраться, что такое происходит с Андреем, не заговаривается ли? Больной, в ведет себя как ни в чем не бывало…
— Епифан сейчас придет. У калитки уже. Вы отвернитесь, я встану.
Гиданна побледнела и отшатнулась, а баба Таня подбежала и принялась поправлять на нем легкое байковое одеяло.
— Что ты, что ты, тебе нельзя!
— Почему?
— Больной ты.
— Больной? Чего же в больницу не отправляете, если больной. Сообщили бы нашим, в отделение, приехали бы.
— Куда тебя такого? Живого места нет. Мы сами, сами, мазями своими да словом Божьим.
А Гиданна все стояла в стороне. Большие темные глаза на бледном лице были как два провала. И он увидел себя ее глазами, и сам испугался. Человек в горящей одежде, катающийся по траве. Человек совершенно голый, весь в пятнах ожогов. Лицо, искаженное гримасой боли…
Но сейчас он не чувствовал никакой боли. Помнилось что-то такое, смутное, исчезающее. Пожар какой-то, что-то беспокоящее, от чего хотелось поскорей избавиться. Но все это было позади.
— Дайте же встать.
Он выпростал из-под одеяла руки, и Гиданна снова отшатнулась. Руки Андрея были белы и чисты. Потом медленно приблизилась, провела пальцами по коже и отдернула руку, будто обожглась. И опять протянула руку, осторожно взяла край одеяла, потянула на себя.
— Э-ей, — засмеялся Андрей. — Я же не одетый.
Но она все же отогнула одеяло, заглянула под него. Упавшие волосы ее щекотно коснулись груди. И опустила одеяло, обессиленно села на край кровати.
— Это, это… Я не понимаю…
Тихо стукнула дверь, заскрипели половицы в сенях, и в комнату просунулась сначала палка, а затем ввалился и сам Епифан все в том же ношеном-переношеном сером пиджаке. Остановился у порога, долго глядел на Андрея. И вдруг надломился в поясном поклоне. Баба Таня ойкнула, Гиданна вскочила с кровати, а Андрей засмеялся.
— Что это ты? Как в церкви.
— Я знаю что, — ответил старик. — Не каждому дается. Я же вижу.
— Что ты видишь?
— Что надо, то и вижу. Только мне до тебя теперича далеконько. Вставай, чего лежишь-то?
— Так ведь… — Андрей повел глазами на Гиданну и бабу Таню.
— Дайте мужику одеться, стрекозы! — весело вскричал Епифан.
— Это я-то стрекоза?! — взвилась баба Таня, и было в ее голосе больше восторга, чем обиды.
— И ты тоже. Кыш за печку!
Прикрываясь одеялом, Андрей торопливо натянул брюки и принялся рассматривать руки, грудь, живот — чистые и гладкие, будто не свои. Вот тут, на плече, была родинка, теперь она исчезла. И шрам на руке от давнего ранения тоже исчез. Не было и бородавки на пальце, с которой он безуспешно боролся много лет. Все это удивляло, радовало и пугало.
— Ты не больно заносись-то, — сказал Епифан. — Не твое это.
— Что не мое?
— А все. Теперь ты должен блюсти.
— Никому я ничего не должен.
— Еще как должен. Да ты и не сможешь по-другому-то, поскольку сам другой.
— Откуда ты все это знаешь? — Андрей подошел к Епифану, заглянул в глаза. Мысли старика читались плохо, была какая-то какофония отголосков, с которой трудно было разобраться.
— Знаю. — Епифан вскочил с табурета, засобирался. — Сегодня ты уйдешь, забегаешься там, да только не забывай нас-то, приходи когда.
Епифан опять поклонился и ушел, стуча палкой по скрипучим доскам пола. А Андрей, еще минуту назад никуда не собиравшийся, вдруг подумал, что ему и верно надо бы в город. Зачем? Об этом мыслей не было никаких: но он точно знал: дел там невпроворот. На этот раз они уходили вместе с Гиданной, притихшей, будто оробевшей. Шли молча, и Андрей все думал, что за срочность такая погнала его в город? И первое, что пришло в голову — Демин, попавший в автокатастрофу. Явственно встала перед глазами толпа на улице вокруг лежавшего на борту милицейского газика с вмятой внутрь правой дверцей, и с гаражом, который раз видевшимся ему надо разобраться. Что за надпись такая — «Свет» — над гаражом. И вдруг он понял: гараж находится рядом с магазином «Свет». Много ли таких магазинов в городе? Несколько десятков? Не составит труда объехать все и найти гараж. А в гараже в багажнике старого разбитого «Запорожца» — фамильное серебро. То самое, которое он отчаялся отыскать. Господи, как же сразу не подумал?! Ведь зачем-то виделся ему этот гараж, прямо-таки назойливо лез в глаза. А он только сейчас…
Впрочем, прежде у него не было этой способности "знать, не зная". Он так разволновался от своего открытия, что прибавил шагу и не заметил, что оставил Гиданну далеко позади. Опомнился только у памятной речки. Что-то тревожное связывалось с этим местом, а что именно, не мог вспомнить. Все здесь было иначе, чем в тот раз, когда он впервые ночевал в пахучем сене слышал благостный шепот кустов, ветра, звезд, когда познал небывалое. Совсем не было сена, зато густо разрослись кусты, а трава встала высокая и крепкая, гигантская трава.
— Узнаешь место? — спросила Гиданна.
Она тяжело дышала от быстрой ходьбы, пряди волос прилипли ко лбу.
— Узнаю. Только сена нет.
— Сгорело сено, ты же видел. Тебя здесь нашли, всего обожженного. Тетка Марья рассказала и про пожар, и про вашу драку.
— Про драку?
— Ты что, не помнишь?
— Помню, — неуверенно ответил Андрей. — Вроде что-то горело.