Русский крест

За что мы боремся?

За поруганную веру и оскорбленные ее святыни.

За освобождение Русского народа от ига коммунистов,

бродяг и картежников, в конец разоривших Святую Русь.

За прекращение междоусобной брани.

За то, чтобы крестьянин, приобретя в собственность

обработанную им землю, занялся бы мирным трудом.

За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.

За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе Хозяина. Помогите мне, русские люди, спасите родину!"

И прочитав листки, осторожные хохлы признавали, что написано завлекательно, но будет ли конец междоусобной войне и не отнимут ли землю, то еще неведомо.

* * *

Текли дни и ночи, сны и надежды. Армия вырвалась из крымской "бутылки", заняла Таврию, устремилась дальше к Днепру. Это была экспедиция за хлебом, как ее назвали военные. Но всезнающий Симон, вице-директор Русско-Французского общества, говорил Нине, что хлеб хлебом, а надо помочь полякам, и ему - вернуть себе капиталы, вложенные в каменноугольном бассейне.

Этот Симон видел Нину насквозь. Наклонив рыжеватую голову и приподняв черные брови, непотопляемый француз спрашивал:

- Скажи, дорогая, не правда ли, сейчас тебе ближе интересы Франции?

Казалось, чего уж тут темнить, надо соглашаться с очевидной истиной, однако Нина не желала признавать, что превратилась, как писал писатель Евгений Чириков в "Юге России", в "интернационалиста от наживы, патриота лабазов". Она юлила, пряталась за свой интерес, за обстоятельства гражданской войны, понимая, что если подтвердит мысль Симона, то отречется от самое себя.

Он продолжал наседать, с улыбкой выдавливал из нее согласие, а Нина не уступала.

- Почему ты упрямишься? - удивился Симон. - Неужели тебя задевают квасные патриоты? Да, вы уже приобрели устойчивую славу нации, лишенной национальной гордости, и попали в положение беднейших родственников. Надо говорить не о том, стыдно ли быть русским. Стыдно быть дураком. Сейчас у нас одни интересы, Ниночка! Вон хитрец Ллойд-Джордж одной рукой поддерживает Врангеля, а другой торгует с Красиным и нахально объясняет миру: "Мы торговали и с людоедами, для коммерции это неважно". Но французы с Красиным не торгуют. Цвета Франции на стороне белой армии. Мы помогли белой армии взять хлеб, который Ллойд-Джордж стремится получить торгашеской сделкой...

И все-таки Нина не соглашалась с тем, что теперь ей ближе французский интерес. Несмотря на то, что она откололась от дуболобых чиновников, несмотря на то, что Симон помог ей организовать "Русский народный кооператив", открыть магазин и получить беспроцентную ссуду, несмотря на то, что в глазах всего Севастополя она была деятельницей Русско-Французского общества, Нина с тупым упрямством отстаивала свой сон.

- Помнишь Новороссийск? - с усмешкой спросил Симон. - Как офицерский патруль расстреливал ваших?

Он прямо показывал, кому она обязана спасением из ада.

- Я помню, - ответила она. - Потом ты бросил меня. Чем ты лучше моего турка? Он по крайней мере не христианин.

- Обманул турок? Ну не беда! - Симон что-то отметил в календаре и посмотрел на нее вполне по-хозяйски. - Я улажу. Как зовут твоего турка?

- Симон, по-моему, - сказала она. - Прижми его, как следует, чтобы запомнил.

В эту минуту напольные часы в углу кабинета зашумели, звякнули и пробили половину седьмого. Но на самом деле это было не половина седьмого, а половина пятого, - с апреля Крым ради экономии энергии жил на два часа вперед.

- Не дурачься, говори! - поторопил Симон и встал, вертя в пальцах карандаш.

- Записывай - Рауф, - назвала Нина и продиктовала адрес в Константинополе. Она знала, что если бы сейчас не назвала купца, Симон бросил бы карандаш и ее деньги снова пропали.

- Мои десять процентов комиссионных, - сказал он. - Согласна?

- Это гроши.

- Зато у нас будут общие интересы. Ты не возражаешь?

Он поймал ее. Хотя неизвестно, зачем ему ее душа? Что для него такой нематериальный пустяк?

- Если бы ты знал, как я тебе благодарна! - Нина встала, схватила его за руку, лукаво смеясь, села обратно на стул.

Она не переступала границы приличия и не навязывалась. Она просто обманывала Симона, самым дерзким образом прибегала к уловкам, от которых ни у кого, даже у непотопляемого француза, не было защиты. "Я твоя рабыня, мой повелитель," - так звучало ее обращение.

И Симон улыбнулся, просияли самоуверенные глаза, как будто Нина вправду была в его руках.

Замечательно получилось. Почему она чуть раньше не сыграла с ним в эту турецкую игру? И она продолжала:

- Я иду на прием к Александру Васильевичу. Как ты думаешь, это уместно? Я никого там не стесню? - Нина захватила в горсть край подола. - Вроде платье хорошо, голубое и немного зеленого с белым. Идет к моим глазам, правда? Скажи честно, ведь я для тебя не женщина, а компаньонка.

- Кто тебя пригласил к Кривошеину? - спросил Симон, отвергая ее уловки с платьем. - Ты интригуешь за нашей спиной?

- Нет, что ты! Кто я по сравнению с твоим Обществом? Это приглашение пришло на Союз увечных воинов, я убедила их отдать его мне.

- Я не удивлюсь, если ты завтра окажешься во главе торгово-промышленного управления вместо этого жулика Налбандова, - сказал Симон. - Но ты не забывай - наши интересы...

- Конечно, - кротко кивнула Нина. - Главнокомандующий ценит Русско-Французское общество, это все знают.

- Хорошо. У тебя прекрасное платье. И платье, и глаза... Только никогда не пытайся меня обмануть. Русско-Французское общество - это корабль, который везет барона Врангеля. Благодаря нам Главнокомандующий вынужден придерживаться либерального курса. Я вижу, ты этого еще не поняла.

В голосе Симона прозвучала холодная нота, и Нина почувствовала, что он предостерегает ее от какой-то большой ошибки. Но какой именно, она не догадывалась.

- Конечно, я одинокая слабая женщина, меня легче легкого обидеть, сказала Нина. - Но к кому мне еще притулиться, Симоша дорогой? К нашим героям?

Он пожал плечами, как бы говоря: "Ваши герои никуда не годятся.

- Я как Ллойд Джордж, - продолжала она. - Одной рукой строю кооператив, а второй - собираю могильщиков своего дела. Мои инвалиды считают меня полубольшевичкой.

Симон снова пожал плечами и сказал:

- Это прискорбно. Большинство русских не в силах привыкнуть к свободе. Они ненавидят всех, кто хоть немного демократ.

Нина подумала, что Симон забыл о земской традиции, но потом вспомнила, что власти всегда подозревали самоуправление, и решила, что он прав.

Она произнесла слово, похожее на "ммны", потом спросила:

- Ты не боишься русских?.. Я и то боюсь. Ни ты, ни Врангель их не переделаете. Поскреби чуть-чуть, и за либерализмом - старый чиновник.

- Видишь, у тебя и меня одинаковые проблемы, - улыбнулся Симон. - Мы с тобой не против патриотизма, мы - против дураков под национальным флагом. Ты согласна?

- Согласна, согласна! - ответила она. - В Турции я была националистка, а здесь - космополитка.

Нина совсем запуталась в том, кто она на самом деле, как будто сейчас они с Симоном сочинили какой-то воображаемый портрет на фоне воображаемого народа, воображаемого патриотизма и т. д.

* * *

Летом двадцатого года Крым стал похож на Вавилонскую башню.

Из Парижа приехал Кривошеин, ближайший сотрудник преобразователя русской деревни и разрушитель патриархальщины Столыпина. Кривошеин дал согласие возглавить правительство только после того, как Врангель подписал закон о земле. В правительственном сообщении по земельному вопросу говорилось: "Сущность земельной реформы, возвещенной в приказе Главнокомандующего о земле, - проста. Она может быть выражена в немногих словах: земля - трудящимся на ней хозяевам".

Казалось, что возрождается наследие Петра Аркадьевича Столыпина, делавшего ставку на "сильного мужика", и одновременно с этим белая армия отказывается от помещичьей мечты и политики бывшего главнокомандующего Деникина.