Страница 16 из 54
Беженцы, беженцы,
Что мы будем делать,
Когда настанут зимни холода?
У нас нету теплого платочка,
У нас нету зимнего пальта!
И никаких белогвардейских песен, как во время Ледяного похода, никаких русских, как во время деникинского наступления. Все это куда-то ушло. Да и Бог с ним.
В свете автомобильных прожекторов, выхвативших заборчик и ветки с белыми цветами, несколько немолодых мужчин в черных костюмах-тройках, а один с увесистой палкой, притопывали, пританцовывали, величали единственную горнопромышленницу.
Деньги и ценные бумаги росли в цене. Нынешним вечером Нина перестала быть бедной.
Мотор зарычал, электрический свет поплыл дальше, господа уехали. В наступившей темноте теплилось желтое пятно окна в доме Осиповны.
Нина толкнула калитку и очутилась в неизменном простом мире. Ее флигелек утонул в темноте. Тропинки не было видно. Может быть, там ничего не было? Нина шла, вытянув руки.
Громыхнула щеколда, выплыла керосиновая лампа, очертив движущийся круг и фигуру мужчины, который поднял высоко лампу и спросил голосом Мухина:
- Это вы?
Он не ушел в Морские казармы?
- Я, - сказала Нина холодно. - Не волнуйтесь, я сама.
Мухин подошел к ней, взял под руку.
- Я сама, - повторила она, освобождаясь.
Послышался певучий голос Осиповны:
- Кто там, Лев Александрович?
Нина шла за Мухиным, а за ней - шаркающими шагами хозяйка.
- Как он вас ждал! - вдруг почти на ухо сообщила Осиповна. - Может, что с вами сталось?
"Надо искать другую квартиру, - подумала Нина. - Эх, есаул, зараза!"
- Ничего не сталось! - буркнула она. - Спать хочу.
- А я там в смежной постелила охвицеру, - сообщила Осиповна. - Там воздух свежей.
Нина остановилась и сердито спросила:
- Есаул, что за фокусы? Вы для этого предложили мне квартиру?
Осиповна натолкнулась на нее, обняла за плечи.
- Лев Саныч охранять тебя будет, он хороший, - шепнула хозяйка.
- Я буду ночевать без всяких Львов Санычей!
Мухин повернулся, лампа качнулась.
Все в Нининой голове соединилось в одно чувство: константинопольская тоска, разгул русско-французских пайщиков и ловушка летчика.
- Поймите, Нина Петровна! - воскликнул Мухин. - Ничего дурного!.. Воинское братство!.. Боже упаси...
- Дайте лампу, - потребовала Нина. - Спокойней ночи.
Есаул посторонился, пропуская Нину к флигелю. Она коснулась плечом и рукой влажной ветки.
- А на авто с пьяндылами каталась! - буркнула Осиповна. - Не уважаить нас! Мы с тобой поганые для них.
Нина вошла во флигель, затворила дверь. Пронесло. Она спокойно подумала, что летчик просто дурачок. С женщинами надо не так. Герой-дурачок. Вот Симон поумнее. Правда, сегодня не встретила старого друга, называвшего ее богиней, отведавшего ее кнута и спасшего из Новороссийска. И доктор тоже дурачок.
Нина пригасила лампу, оставив полутемный маленький шарик огня, оглянулась на закрытое занавеской до половины окно и в блеске волнистого стекла не смогла разглядеть ничего. Но, наверное, Осиповна со своим Санычем ушли.
Нина выложила из чемодана ночную сорочку, стала раздеваться. От босых ног, наступивших на домотканный половик, передалось давнишнее, детское ощущение родного угла. Из ночной глубины на нее глядел Господь скорбными всеведущими очами, он помнил ее и ребенком, и неукротимой горнопромышленницей, и жалкой побитой собакой. Неужели она живет?
Но Нина вспомнила непримиримость Кочукова и точно такую же непримиримость русско-французов, отрицавших друг друга, а может, и ненавидевших.
"Спаси, Господи, неразумную, - подумала она. - Нет мне покоя. Мы ничему не научились".
Ей хотелось оправдаться за то, что она решила делать.
* * *
Над Крымом лежала темная ночь, и снилось маленькой крымской России, что близок час пробуждения. И еще снилось, что за тяжкую чашу крови, проливаемой нынче другой Россией в боях с поляками, не будет спрошено. Молитвы и сны текли широкой рекой. И Осиповне явился строгий генерал и хотел спихнуть ее с кровати. Нине снился разговор с Рауфом, и Рауф превращался в старика, который торговал каштанами возле отеля "Токатлиана", потом шли строем русские юнкера, и Рауф вжимался в стенку, но юнкера проходили и никто не остановился, чтобы ей помочь.
В казармах офицерам снился угольный причал Килей-бухты, разгрузка баржи. Старые походы, легенды добровольчества и надежды подернулись черной пылью.
Офицерской вдове, давно не получавшей никаких известий от двух сыновей и давно продавшей все вещи, чудились среди горького горя ее мальчики в серых гимназических гимнастерках.
Все смешалось в севастопольских снах. Все хотели жить - кооператоры, чиновники, военные, торговцы, рабочие, журналисты, инвалиды. Все хотели, чтобы жила российская держава.
Заканчивали работу типографии, и завтрашние утренние газеты уже готовились к отправлению в конторы "Военного голоса", "Юга России", "Великой России".
* * *
Пал Киев? "Военный голос" извещал, что польскими войсками занята "мать городов русских", ведутся бои за переправы через Днепр.
Радость и нетерпение охватывали читателей. Киева, честно говоря, было жалко, но ведь поляки там временно, до поры до времени, их вскоре сменит русская армия.
Армии возвращался закон! Главнокомандующий предоставил военным прокурорам и военным следователям право привлекать к уголовной ответственности военнослужащих за нарушения военно-уголовных и общих законов. Отныне армия не могла быть выше закона. Она отказывалась от обособленности, какая была присуща Добровольческой или Донской армиям. Она стала Русской Армией. "Опора - в праве!" - заявил Врангель.
Надо было изжить кровавый опыт войны, выражавшийся так: "Если я не убью, то убьют меня". Надо было избавиться от ненасытного карьеризма, жажды власти, орденов, салон-вагонов.
Однако можно ли было избавиться от всей этой родной казенщины, пропитывающей весь героический тыл?
Журналист "Вечернего слова" Бурмакин организовал "Общество потребителей", чтобы хоть защищаться от дороговизны и нехватки продуктов.
Надеялись. Все еще надеялись. До генералов дошло, что революцию уже не прикроешь.
Начиналась открытая схватка либералов и консерваторов, под огнем которой горели десятки других огней.
- Больше жертвы! - требовали военные.
- Никаких ограничений торговли! - требовали предприниматели.
- Почему правит бал все тот же спекулянтско-грабительский интернационал, что и пять месяцев назад, с бойкотом и саботажем интересов родины? - так вопрошали независимые.
- Почему саботируется мой приказ о дешевых товарах для рабочих? возмущался Главнокомандующий. - Надо изживать наше старое зло канцелярщину!
- Нужны кредиты! - просили городские думы, кооператоры, промышленники.
- Зарабатывайте сами, - отвечало финансовое управление. - Нужно отменить бесплатное пользование земскими больницами, школами, аптеками, случными пунктами.
И еще доносилось:
- Кооперативы раздувают спекуляцию!
- Защитите магазины от налетчиков и бандитов!
- Во всем виноваты масоны!
- Какое самоунижение и самооплевание! Полюбуйтесь, какой вывод напрашивается: "Мы ни в чем не виноваты, нам не в чем исправляться и совершенствоваться, надо только масонов уничтожить".
- Поддержите Союз увечных воинов!
- Надо провести День покаяния!
Эти призывы разлетались каждое утро вместе с газетами. Кто только этого не слышал? Оно вплеталось в ночные сны, а днем казалось бледным отражением нетерпения и горячих надежд.
В душе Нины тоже не было устойчивости, только упование на Бога.
Двадцать пятого мая Русская Армия перешла в наступление, Корпус Слащева десантировался в селе Кириловка и занял Мелитополь, выбив части 13-й армии красных.
Пропагандисты раздавали настороженным тавричанам листки с обращением Главнокомандующего: "Слушайте, Русские Люди!