На колесах

Лучше всего было бы повернуть назад, чтобы потом не стыдиться. Думая так, он шел по темному тротуару, плотно закрытому от света фонарей шевелящимися кронами.

Возле дома, в котором Полетаева снимала комнату, блеснул бампер: там стояли "Жигули" цвета "белая ночь". Никифоров услышал мужской голос. По номеру машины он догадался, что мужчина был главным агрономом совхоза "Калининский", парень лет двадцати пяти с грубоватым симпатичным лицом; его фамилии он не знал. "А ты надеялся на другое?" - спросил себя Никифоров и, глядя на мужчину и женщину, стоявших в тени, прошел мимо по освещенному тротуару возле ворот.

Он ждал, что Полетаева с ним поздоровается, так как невозможно не заметить человека в трех шагах от себя, но ему хотелось, чтобы она его не узнала. Его тень проплыла по забору, накрыла белые женские туфли и исчезла в большой тени деревьев. До конца квартала он прошагал, точно в оцепенении. Ему было стыдно за нее, за себя и хотелось скорее забыть этот вечер. Но чем сильнее хотелось забыть, тем яснее становилось ему, что у него нет личной жизни, а та, что составляла его семейную, отличалась от личной, как отличается электрический свет от дневного.

Дома еще не ложились. Женщины сидели на кухне, разговаривали о событиях, которые никогда не могли им наскучить. Когда Никифоров вошел, они замолчали, и он понял, что говорили о нем. Взглянув на унылое лицо Никифорова, теща добродушно-осуждающе (ему казалось, она нарочно разговаривает с ним этим неприятным тоном) посоветовала:

- Ты должен уделять жене больше внимания. Гляжу на вас - молодые люди, а такие кисляки. Свези ее в Москву, сходите в Большой театр, в кино... Можно в ресторан.

- В ресторане обхамят, - сказал Никифоров, зевая. - А в Большой билеты продают иностранцам. - Он потрогал чайник на плите, потом заглянул в заварной чайник, долил туда воды и стал пить из носика.

Лена взяла из сушильного шкафа чашку, поставила на стол.

- Ну и кончится тем, что ты потеряешь жену, - сказала Мария Макаровна.

- Мама! - окликнула Лена.

- А что "мама"? Это только он думает, что я ему враг. А я знаю, что зять у меня честный, умный, порядочный. Я всегда говорю, что думаю. Но вы все время какие-то одинаковые. Ну, пойдите погулять, что ли! Нельзя же так!..

- Спать пора, - сказал Никифоров. - Устал я. - И, посмотрев на Лену, спросил: - Или погуляем?

- Ты, правда, хочешь? - не поверила она.

- Ну, а что тут такого? - ответила за него Мария Макаровна. - Ты же не на службу его ведешь!

- Семья - это и есть род службы, - заметил Никифоров. - Идем, Лена.

В коридоре она остановилась перед зеркалом и тихо вздохнула:

- Я ведь знаю... Скоро ты меня разлюбишь.

Никифоров собрался было отшутиться, но почему-то шутить было неловко.

- Ты хорошая, - сказал он, взяв ее за плечо.

- Нет, некрасивая, толстая. Только такой, как ты, не заведет любовницу. Ты еще хоть капельку меня любишь?

Вышли во двор. Стояла полная луна, глаза у Лены блестели. Никифоров видел, что жена настроена на долгий разговор, и ему стало скучно. Светлела деревянная дорожка. Лена оступилась, взмахнула рукой и шагнула на грядку. Выбравшись, она села на скамейку, Никифоров не стал садиться, держал руки в карманах. Вверху потрескивали ветки дуба.

- У тебя неприятности? - спросила она.

- Нет, все нормально. А у тебя?

- Тоже нормально. Почему ты мою мать не любишь?

- Это у нее спроси, - сказал Никифоров. - А в общем, у нас нормальные отношения. Просто она привыкла на стройке мужиками командовать, а я не люблю, когда мной командуют.

- И еще война.

- Да, война, - согласился Никифоров. - Круглая сирота, медсестра, прораб - тяжеловато для женщины.

- У нас с тобой тоже, "в общем, нормальные отношения"? - спросила Лена. На мгновение ему почудилось, что она знает о Полетаевой; знает - не знает, но почувствовала, может быть, еще раньше, чем он случайно повернул к чужому дому.

- Нормальней не бывает. - Никифоров засмеялся в ответ на ее вызов. На объяснения не было сил, ему было страшно представить, как она расплачется, просидит полночи на кухне, где будет писать ему письмо, в котором скажет, что он свободен, может распоряжаться собой как угодно, что она не навязывается ему...

- Лена, я хочу с тобой посоветоваться, - сказал Никифоров. - У меня... Я тебя прошу не надевать эту драную кофту! - неожиданно произнес он. - Ты в ней старше на десять лет.

Он собирался рассказать о том, как Губочев пытался вывезти запчасти, но из-за этой старой кофтенки, которую он когда-то купил в Тольятти, рассказывать расхотелось.

- Ты меня упрекаешь? - обиделась она. - За что? Сколько ты зарабатываешь? Мы же все съедаем. А кофта не драная, а старая. И я привыкла носить вещи долго. Наоборот, ты радоваться должен.

- Значит, денег нам не хватает? - задумчиво произнес Никифоров. Видно, придется воровать.

- Глупости! Ты думаешь, что я жадная, много хочу, в кои веки вышли погулять, а я о деньгах?

Он вздохнул, сел на скамейку и запрокинул голову. Сквозь листья мерцали звезды. "Где-то там, должно быть, тоже сидят на скамеечке муж с женок, мелькнуло у Никифорова. - А если не там, то где-нибудь на соседней улице. Сидят, что-то выясняют. Всю жизнь будут выяснять и ничего не выяснят".

- Ничего, Лена, я не думаю, - сказал Никифоров. - Что мне думать? У нас есть на книжке сто сорок рублей, возьми их, купи себе что-нибудь красивое.

- Саша, разве я об этом?

- Знаю, что не об этом. - Он перестал смотреть вверх. - Но все равно. Он обнял ее, она подалась к нему, прижавшись головой к его подбородку.

- Все считают, что мы миллионеры, но только жадные, - улыбаясь в темноте, сказала Лена. - Сегодня у меня просили в долг тысячу. Смешно, правда? Я говорю: "Да откуда у нас такие деньги?" А по глазам вижу, она мне не верит, такие они у нее униженные, холодные, как будто знала, что я откажу и все равно просила. Теперь она никогда мне не простит. - Лена уже не улыбалась, продолжала говорить с легким удивлением: - Ее сперва жалко было, я рассказывала, сколько ты получаешь чистыми, без вычетов и взносов, сколько берешь на обеды, а мою зарплату она знает, мы за соседними столами сидим, сколько у меня, столько у нее... А все равно глаза тусклые, презирает и меня и себя. Знаешь, я отдала эти сто сорок рублей. Ничего, мы как-нибудь... Она наверняка думает, что... - Лена запнулась, - ты понимаешь?

- Что я жулик? - усмехнулся Никифоров.

- И доказывать бесполезно, так уж она устроена.

- А на меня сегодня один смотрел с такой тоскливой злобой, - сказал он. - Да еще санитарная врачиха закрыла столовую.

"Полетаева, - подумал Никифоров и отпустил плечо жены. - Нехорошо..." Ему действительно стало нехорошо, точно он сделал что-то, что нужно от всех скрывать и следить за своей речью, чтоб ненароком не проговориться.

- Это большая неприятность, что закрыли столовую?

Конечно, она почуяла, как он внутренне напрягся. Никифоров молчал, чтоб не мучить жену тревогой, которую он все равно бы обнаружил, о чем бы ни заговорил. Лена сказала:

- Вася у меня спрашивает: "Я хороший?" Я говорю: "Вася хороший". "А мама хорошая?" "Мама хорошая". Тогда он говорит: "Мы хорошие".

- Да, обобщает, - отозвался наконец Никифоров.

- А почему же закрыли столовую?

- Холодильники не работают. - Он махнул рукой, встал. - Пошли домой.

- Ну, пошли, - согласилась Лена. - А все-таки откуда у тебя синяк?

- Разнимал драку.

- Ой, тебе вечно достается! Ну, зачем ты полез в драку? Какой из тебя драчун?

- А в детстве я, знаешь, какой драчун был...

Утром Никифоров отвез сына в детский сад. Возле ворот двухэтажного с зеленой крышей особняка он остановился и вытащил Василия из машины. Обычно малыш сам бежал дальше, Никифоров провожал его взглядом до дверей и махал рукой. Но сегодня Василий надул губы, собираясь зареветь, и обнял отца.