Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 7



- Давай его в какой-нибудь отряд воткнем, - сказал Стороженко. - Не трудно, как думаешь?

И тут он понравился Акимову.

- М-меня в прошлом году называли заместителем по диким отрядам. Вот где бичи! Д-да нет, это не шабашники. Это студенты. Набегался я за ними как собака! Они вправду дичают, вкалывают на пупок, "сухого" закона нет, дисциплины никакой, - абы денег побольше урвать. М-мало, что объекты у нас перехватывают, - человеческие жертвы у них, А относят на наш счет. Нам из центрального штаба втыки давали, боже ты мой!

Акимов улыбался.

- Т-ты чего? - не понял Стороженко.

- Парнишку все-таки устроим. И в такой отряд, чтобы понял, зачем едут студенты. Сделаешь?

- А он придет?

- Придет.

Послышался шлепок ладони в дверь, потом - голос Васильева:

- Бутылка - и готово!

- А л-лозунги?

Смахнув с пиджака дождевые капли, Васильев полез в карман.

- Завтра, Евгений, будут твои лозунги, - сказал он. - В двенадцать утра. Я с художником Бабкиным трудовое соглашение заключил, все продумал. То, что надо рабочему классу!

Васильев вытащил большой черно-красный платок и вытер лицо.

- Какие лозунги? - сухо спросил Акимов.

- "Мы с собой привезли на сибирскую землю десять тысяч горячих сердец!" - продекламировал Васильев. - "Пусть третий трудовой семестр станет нашим гражданским зачетом!" Неплохо, старик?

- Неплохо, - облегченно вздохнул Стороженко. - Мы же ему текст забыли дать.

- То-то и оно, - согласился Акимов.

Хотя ему не нравился вялый несобранный Васильев и фамильярное обращение "старик", он по-товарищески попросил его:

- Извини, но придется изменить. Лучше быть точными и деловитыми. А это вся эмоциональность, она может создать впечатление, что отряды и выезд на картошку одно и то же. Перемени текст. Первое, "Даешь Сибирь!" А второй "Н-ский студенческий строительный отряд - 10 тысяч бойцов".

- Но я здесь второе лето, - возразил Васильев.

- Действуй, Гена, - сказал Акимов.

Вечером в гостинице дежурная по этажу, вяжущая на спицах что-то голубое, протянула ключ Акимову и сказала:

- Вас ждут.

Она взглянула поверх очков в сторону холла, поджав бесцветные губы.

В кресле дремал паренек. Его бороденка под ярким светом была почти незаметна. Акимов тронул его за плечо. Тот открыл глаза и быстро вскочил.

- Обедал? - спросил Акимов.

- Ага, обедал. Дождь прошел?



- Ну идем.

Его звали Гриша Бегишев. С мокрой после мытья в душе головой, в акимовской зеленой куртке, он сидел на диване и тянул из стакана горячий чай.

- Отец мой - фотограф, а мать на телефонной станции работает. Они меня не любят. И бабка не любит. Она в Жданове, на Азовском море. Жадная старуха. Отец на фотографа меня учил. В села ездит, щелкнет семейный портрет червонец. И пьет. Я с ним не захотел. Он холодильник на замок запрет, чтоб я его харчи не ел, раз не хочу зарабатывать. Настоящий замок повесил. Тогда я к бабке поехал, а он ей телеграмму дал, чтоб меня с милицией вернули. Зачем я ему? Говорю бабке: без милиции поеду, дай на дорогу сколько не жалко. И в Сибирь. Здесь люди добрые. Там люди тоже ничего, но для своей пользы, а тут - от чистого сердца.

- Кто тебе такое сказал? - засмеялся Акимов. - Вот философ!

- Я не философ, - ответил Гриша. - Сосед сказал. Он сам видел.

- А зачем студенты ездят? Знаешь?

- Мне не деньги нужны. Верите? Мне - чтоб уважали меня! А сосед нормальный парень, только немного хулиган и дерется. Но студенты с ним как с человеком...

- В пятьдесят девятом году, - вспомнил Акимов, - триста тридцать девять студентов из Московского университета поехали на каникулы в Казахстан. Строили дома и кошары...

- Я ничего не умею, - сознался Гриша.

- Научишься, - Акимов удивленно взглянул на него и понял, что пареньку хочется спать, а не слушать историю студенческих отрядов.

Он отвел Гришу в свободный, забронированный штабом номер и вернулся к себе.

Акимов был уже вполне сформировавшийся двадцатичетырехлетний мужчина. О себе он знал, что может быть и самоотверженным, и добрым, но иногда делается жестким, упрямым, непримиримым. В прошлое лето он работал командиром большого зонального отряда, был награжден медалью, а нынче назначен в областной отряд, назначен, как ему намекнули, в противовес опытному и своевольному Краснову.

Акимов учился в Москве, жил в общежитии, жил бедновато. Родители уже не могли его поддерживать, потому что они умерли. Раз в месяц приходила посылка от бабушки сало, яйца, варенье. Он получал стипендию и подрабатывал на стройке. Словом, можно было жить. Правда, расчетливо и умеренно. Но именно это у него не получалось.

Приютив паренька, Акимов вспомнил свое первое строительное лето, стремление к заработку и одновременно - неловкость от этого стремления.

2

В полдень северо-западный ветер разорвал низкие облака, и над городом засветило солнце. На привокзальной площади стоял грузовик с обтянутыми красной тканью бортами. На фонарных столбах вдоль тротуара были укреплены громкоговорители, нацеленные на площадь. Местные жители оглядывались на красный грузовик, в кузове которого торчал штырь с микрофоном, и в их глазах появлялось любопытство. Тут же стояли кинооператор с телевидения и два репортера из областных газет. У всех троих было усталое выражение лиц. Штабисты сидели поодаль в скверике, утомленные и возбужденные ожиданием. Они то и дело посматривали на круглые часы над вокзальным подъездом.

И вот с перрона повалила толпа. Она двигалась клином сквозь узкую калитку в железном заборе; с каждой минутой на площади становилось все больше людей в студенческой форме. Они строились по шестеро в ряд. Перед строем выдвинулся высокий парень. Над головами поползло передаваемое из рук в руки знамя. Парень развернул и поднял его. Аккордеон заиграл старинный военный марш "Прощание славянки", и строй, качнувшись, двинулся вперед.

Акимов почему-то заволновался. Он глядел с грузовика, как беловолосый командир прибывшего отряда Ширяев командует "Смирно!", как отряд выравнивается и замирает, и ощутил себя первокурсником. Он сказал громким, огрубленным динамиком голосом, что это необыкновенное лето началось...

За его спиной Стороженко вдруг отстранился, кого-то отодвинул, и рядом с микрофоном встал Краснов. Он был в форменной куртке с засученными рукавами.

- Роберт! - закричал кто-то снизу. - Давай, Роберт!

Краснов легко отталкивал плечом Акимова.

- Д-давай, Роберт, - вымолвил Стороженко.

Краснов посмотрел на отряд, нахмурив широкие брови, потом коротко повел рукой, негромко сказав:

- Вы меня знаете. Я ехал с вами. Не стану расписывать, какие вы хорошие да способные. Вы и не хорошие, и не такие уж примерные. Вы трудяги, и закончим на этом... Акимов сообщил, что лето нынче трудное? А когда оно было легкое?

Краснов замолчал, на его широком лице выражение силы, которое выказывало его уверенность в том, что его будут слушать и услышат, как бы тихо он ни говорил. Потрескивали динамики.

Акимов подумал о том, что через несколько минут Краснов протянет ему руку и скажет о товарищеском сотрудничестве. Он вспомнил свое первое столкновение с Робертом. Тогда Краснов работал командиром линейного отряда. Он взял с собой студентов, имевших строительные специальности, и за световой день каждый в его отряде укладывал по три кубометра кирпичной кладки. Это ровно в три раза превосходило норму. В других отрядах не делали и половины, но Акимову, который вел производственную программу всего района, было видно, что отряд Краснова мало походит на студенческий. Люди были неопрятны, небриты, в лагере слышались одни и те же разговоры о деньгах. Акимов вызвал Краснова на заседание районного штаба и предложил расформировать отряд. Его не поддержали. "Я строю лучше всех, - засмеялся тогда Краснов. - Чего еще надо?" И Акимов не смог доказать того, что чувствовал.