Страница 140 из 147
Надежды на успех не возлагаю, но все же будет еще одно предостережение...
– Бесплодно сие, – покачал головой Мужиловский.
– Однако надо, пан Мужиловский. Князь Репнин будет вести переговоры с коронным канцлером. Что будет – увидим. А пока что стрелецкому начальнику Матвею Артамонову велено выехать в ваше войско, дабы на месте с гетманом говорить и учинить все, что потребно для помощи...
– Скорее бы только! – вырвалось у Бурляя.
Прозоровский недовольно закусил губу.
– Это, пан посол, не наезд на усадьбу. О великой войне речь ведем...
Враги Русской державы только того и хотят, чтобы все земли наши были на клочья разорваны, чтобы разделить народы наши навечно. Тогда смогут привольно лакомиться сокровищами нашими. Ведаем, одною мыслью живут враги: железною пятою наступить на землю нашу, веру православную поносить и ничтожить. Что делают супостаты! Белую Русь вовсе погубили. Червонную Русь в оковы заковали так, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Разве мы о том не знаем здесь, на Москве?
Голос Прозоровского окреп. Он отодвинул от себя пергаментные свитки и, опершись твердо руками о край стола, говорил:
– Все сие видим, и беды сии укрепляют нашу веру в то, что будем воедино. Хвала и честь великая гетману Богдану Хмельницкому: уразумел он, в чем спасение края вашего. В далекое будущее мысль его проникает. Орлиный лет у гетмана.
– Ведомо государю, – продолжал Прозоровский, – что враги не хотят дать нам свободной дороги к морям Черному и Балтийскому. Замкнуть нам все пути – таков их умысел, и в том едины будут и королева шведская, и король Речи Посполитой, и венецианский дож, и папа Римский, и на том с султаном и ханом примирятся... Вот и говорю, господа послы, – стоим мы накануне дел великих, и должны быть осмотрительны, твердо идя вперед. А теперь, господа послы, прошу ко мне, откушать, чем бог послал.
Слуги освещали дорогу в темном коридоре, высоко держа над головами светильники. Во дворе Силуян Мужиловский, садясь в карету рядом с князем Семеном Васильевичем Прозоровским, подумал:
«На большую дорогу выходит Украина!»
Глава 13
...В церкви святого Юра отслужили вечерню. Печальный звон растаял над домами Львова. На башне ратуши длиннобородый бронзовый карлик семь раз ударил молотком по наковальне – и семь ударов колокола упало вниз, оповещая жителей, что прошел седьмой час. Августовский вечер дышал влагой.
Пахло дождем. Небо на горизонте рдяно пламенело.
Торговцы закрывали лавки. С ярмарочной площади потянулись обозами подводы. Воеводские стражники шныряли по улицам и переулкам, сторожили по околицам. Заглядывали в возы, будто проверяя, чтобы не было воровства, а на деле искали, что плохо лежит, что не успели продать мужик или баба, и тащили себе в сумы, притороченные к седлам. Если обладатель гуски или курицы, или лукошка с яйцами упирался, стражник люто сверкал глазами и кричал грозно:
– Пся крев! Мытного и торгового не платил? Где квиток?
Пока дядько доставал спрятанный за пазухой квиток, стражник, управившись с гуской, был уже далеко от воза.
На улицах мещане сидели на скамейках перед своими домами. Щелкали тыквенные семечки, время от времени перекидывались словами...
Расталкивая возы и пешеходов, хлеща по чем попало кнутом, бешено промчался воеводский гайдук.
– Дорогу, дорогу послу московского царя!..
Толпа – врассыпную, кто куда. Следом за гайдуком еще десять конных, а потом уже, рассыпая дробный топот полков по каменной мостовой, шестерка коней легко промчала карету. Промелькнул на козлах кучер в синем жупане и высокой шапке. Сидел прямо, как окаменелый, только ветер откидывал вбок длинную бороду.
За каретой скакали русские стрельцы верхами, с любопытством озирали улицу, людей, а за стрельцами, раздувая усы, снова мчались воеводские гайдуки.
И снова тихо на улице, только люди, столпившись у ратуши, шепчутся:
– Король вчера прибыл...
– Да неужто?..
– Вот тебе и неужто!
– Снова, стало быть, война с казаками?
– А на кой ляд нам та война?
– Тебя король не спрашивал...
– Известно!
– Кому шутки, а моего Семена в прошлом году зарубили саблей... да насмерть.
– Кто? Казаки?
– Стражники коронного гетмана. Разгневались, что не угодил пану, плохо выковал панцырь...
– Так-то... Царский посол не зря тут сидит. Видать, вместе с королем будут воевать казаков.
– Не будут!
– Думаешь?
– Помянешь мое слово...
– Эх, нам бы в казаки податься...
– Ты не очень...
– Да я ничего...
Шепотом, тихими голосами, поверяют друг другу свои мысли. Кончился долгий трудовой день. И вот стоят они, городские труженики, кузнецы и бондари, плотники и портные, кожемяки и сапожники... Спорят, гадают, сомневаются... Что завтра? Завтрашний день еще лежит за розовой полосой небосклона...
В воеводском замке, неподалеку от бернардинского костела, зажглись огни. Карета, въехав в ворота, останавливается перед лестницей, по обеим сторонам которой два ряда высоких белых колонн. Князь Борис Репнин и князь Федор Волконский – великие послы московские, в сопровождении дьяка Алмаза Иванова, выйдя из кареты, степенно подымаются по мраморной лестнице.
Навстречу им спешит королевский маршалок. Долгою анфиладою мрачных комнат с темными стенами, украшенными рыцарскими доспехами и оленьими рогами, идут послы в большую залу. В ту минуту, когда они переступают порог этой залы, в противоположных дверях появляются коронный канцлер князь Лешинский и коронный гетман Станислав Потоцкий-Ревера.
Обмен любезностями. Вопросы о здоровье. Потом все располагаются вокруг стола.
Князь Репнин и князь Волконский сидят осанисто и важно, блюдя свой высокий чин. Им уже заранее известно, каков будет ответ коронного канцлера на требования московского царя. Это будет последняя попытка, последний шаг. Коронный канцлер, раздраженно отгибая высокое жабо, которое закрывает ему короткую, подстриженную бородку, поднимается с места.
– Его милость, ясновельможный король наш, обсудив требования брата своего, его величества русского царя, принужден, к великому сожалению, передать ему через вас, панове высокие послы, что удовлетворить эти требования не может. Подтвердить Зборовский трактат король не считает возможным. Провинности Хмельницкому король тогда простит, когда он, Хмельницкий, будет бить королю челом, отдаст булаву и отречется от гетманства. Казаки тоже должны бить челом, сложить оружие и находиться, как прежде, в послушании у своих панов, то есть: пахать землю и платить подати. Реестровых казаков должно быть только шесть тысяч, и жить они могут только на Запорожье. В Киеве и в прочих городах Украины по обе стороны Днепра по-старому должно стоять польское и литовское войско.
Церковную унию отменить не можем, – это дело самих верующих, и король его касаться не волен. Обидно нам, панове высокие послы, что Хмельницкий и лукавая чернь ввели в обман его царское величество, ища у него защиты.
Предупреждаю вас, панове послы, как друзей, – слову Хмельницкого верить нельзя, ибо какое слово чести может быть у черни и ее вожака? Должен сказать, что король сам идет с войском против казаков, и мы стоим накануне полного и окончательного уничтожения бунтовщиков.
Поклонившись послам и надменно вскинув голову, Лешинский сел.
– Великий царь московский, – заговорил князь Репнин, поднимаясь, за ним встали князь Волконский и дьяк Алмаз Иванов, – повелел нам сказать королю свое высокое слово в защиту Богдана Хмельницкого и народа украинского. Одно должен ты ведать, господин коронный канцлер, – великий государь не потерпит поношения и обиды вере православной, и будет оберегать ее, насколько поможет ему в том господь милосердный. Сожалеем, господин канцлер, что шесть наших собеседований не окончились взаимным удовлетворением. Понеже король отказывается запретить на Украине унию, возвратить православным людям их церкви и впредь никакого утеснения им не чинить, то о каком уважении и приязни к православному государю нашему говорить можно? На сем дозволь, господин коронный канцлер, оставить вас.