Страница 1 из 147
Натан Рыбак.
ПЕРЕЯСЛАВСКАЯ РАДА
Разрешению двух основных задач посвятил Богдан Хмельницкий свою жизнь: освобождению Украины от чужеземного ига и объединению Украины с Россией. Достижения этой цели он добивался со всей силой своеймогучей воли, своей неистощимой энергии. На службу своей великой идее он поставил свой блестящий талант организатора, выдающиеся качества полководца и военачальника, свое искусство замечательного дипломата.
...Вершиной деятельности Богдана Хмельницкого было решение, принятое украинским народом в 1654 году на раде в Переяславе...
«Правда», 11 Х 1943 г.
Будь славен вовек, о муже избранне,
Вольности отче, герое Богдане!
Григорий Сковорода
Книга 1
Глава 1
Привстав на стременах, всадник оперся рукой о высокую луку седла.
Взору его, скользнувшему поверх сизой полосы леса, открылся Киев.
Торжественный перезвон колоколов Софии и Печерского монастыря плыл в морозном воздухе. Над башнями Золотых Ворот и на стенах крепости зоркий глаз всадника уловил чуть заметное колыхание знамен.
Конь заржал и ударил копытом скованную морозом землю. Всадник потрепал гриву коня, нагнулся и прошептал на ухо (словно это была тайна):
– Потерпи!
И тут же всадник почувствовал, что это слово «потерпи» относится к нему самому. И верно, может быть, впервые в этом году так сильно, замирая, билось его сердце. Он посмотрел вниз. В низине, под кручей, его ожидали.
По всему широкому шляху двигались казаки. Скрипел снег. Рассыпался кругом веселый звон тулумбасов. Плыли над головами бунчуки и тяжелые ало-бархатные стяги.
Увидев всадника на круче, казаки зашумели. Тысячеголосо взорвалось и покатилось:
– Слава-а-а!..
Всадник тронул шпорами коня и поехал вниз.
Был двадцать третий день месяца декабря 1648 года.
От Золотых Ворот добрые кони везли широкие сани, в них сидели иерусалимский патриарх Паисий и митрополит киевский Сильвестр Коссов.
Окруженные верховыми, сани скользили по накатанной дороге. Из-под кудлатых седых бровей строгие глаза патриарха внимательно вглядывались в даль.
Сильвестр Коссов, наклонившись, говорил:
– Неведомы его замыслы и поступки его неудержимы. Возомнил, будто бы, аки апостол, вправе судьбами людей вершить. Уповаю на вас и на ваше умение льва обратить в агнца, и желчь в сердце змия сменить елеем.
Патриарх не слушал Коссова. Тот поспешно продолжал:
– Чернь поднял против достойных и почтенных особ, не только против католиков, но и православных. В универсале своем писал: «Все равны будут...» Богохульник и сквернослов...
Коссов сплюнул на дорогу. Огляделся. Разноголосый гомон колыхался над толпой.
«Аки князя встречают», – подумал он и еще раз осудил поведение патриарха Паисия: несмотря на преклонный возраст свой и высокий сан, патриарх сам выехал встречать Богдана Хмельницкого, да еще и его, Коссова, впутал в эту опасную причуду.
Уже видны были ряды казаков. От них отделилось несколько всадников и поскакало навстречу саням.
Шагов за сто от саней Хмельницкий остановил коня и спешился. Джура подхватил повод. Сошли с коней Иван Выговский, Лаврин Капуста, Матвей Гладкий и Силуян Мужиловский. Гетман быстрыми шагами, упруго ступая по снегу и сняв шапку, приближался к саням. Еще с вечера Капуста сообщил ему, что патриарх Паисий в Киеве и высказал желание лично встретить гетмана.
И Хмельницкий сразу оценил, сколь значительно такое событие и как повлияет оно на отношение к нему народа и духовенства, Увидев рядом с седым старцем, в котором он безошибочно угадал патриарха, круглого, как церковный колокол, Сильвестра Коссова, гетман нахмурился. Силуян Мужиловский и Лаврин Капуста переглянулись. До саней оставалось несколько шагов.
Паисий, поддерживаемый под локоть митрополитом Коссовым и монахами, поднимался из саней навстречу гетману. Но Хмельницкий не дал ему выйти из саней, упал на колени и прижался губами к жилистой, маленькой, холодной руке. Коссову руку поцеловал не сразу; пытливо, как бы изучая, поглядел в глаза и еле коснулся усами руки. Митрополит подвинулся и дал ему место в санях, по правую руку от себя. Толпа восторженно кричала:
– Слава! Гетману Богдану слава!
А с разных сторон, покрывая эти голоса, звучало, как гром:
– Слава Хмелю!
Он усмехнулся. Так кричали ему под Желтыми Водами после победы; так кричали посполитые с косами и вилами в руках, готовые итти за ним в огонь и воду. Вот он и провел их от Днепра до Вислы, возвратил им Киев и добыл победу. Он не надевал шапки, и ветер шевелил волосы, освежая голову. А освежиться надо было. Вчера весь день в усадьбе Мужиловского пили за его здоровье старшина и казаки, пили за победу, за поражение короля и хана, за погибель султана турецкого.
Старенький патриарх что-то говорил ему слабым голосом, но он ничего не мог расслышать – все заглушал нескончаемый прибой возгласов, катившийся над толпой киевлян, над казацкими рядами.
У Золотых Ворот сани должны были остановиться. Войт, райцы и выборные киевских цехов встречали его хлебом и солью. Расталкивая их, к саням протиснулась старенькая, в убогой одежде женщина. Никто и не опомнился, как она сняла с себя медный крестик на сером шнурке и надела его на шею гетману. Он схватил обеими руками ее руки и поднес к губам.
Патриарх одобрительно кивал головой. Сильвестр Коссов отвернулся.
Снова кричали: «Слава!» Потом вышли вперед воспитанники Киевского коллегиума. Хмельницкий сразу узнал их по черным долгополым свиткам. Один из них, высокий, здоровенный парубок, с голосом, напоминавшим трубу, читал витиеватые латинские вирши, в которых сравнивал гетмана с Александром Македонским и называл его храбрейшим в мире рыцарем. Потом низенький, дородный мещанин взобрался на бочку и тонким голосом поздравил гетмана от магистрата Киева.
– Ждали мы тебя, великий гетман, яко Моисея, спасителя нашего и избавителя! – кричал он тонким голосом. – И денно и нощно молились за тебя.
Кто-то со смехом перебил оратора:
– А не надо было стараться так... Под Желтые Воды ехал бы!
Мещанин смутился. Сильвестр Коссов укоризненно проговорил:
– Бес, вселившийся в чернь, к своемыслию приводит злому...
– Эта чернь, митрополит, весь край с мечами в руках прошла, панов-ляхов за Вислу загнала и благословения твоего всячески достойна...
Не удержался. Сказал-таки надменному Коссову. И тотчас отвернулся от него. Боялся – прорвется что-нибудь покрепче. Из памяти не выходило поведение митрополита, едкие намеки его, заигрывание с Адамом Киселем.
Подумалось: «Погоди, придет и твой черед».
Ударили пушки в крепости. Стреляли из ружей, из пистолей. Уже давно проехали Золотые Ворота. Народ стоял вдоль улиц, на площадях, кричал:
«Слава!», показывал на гетмана пальцами. А он сидел между митрополитом и патриархом, казалось, исполненный благодушия, спокойствия и покорности.
Вечером архимандрит Киево-Печерского монастыря Иосиф Тризна устроил в честь гетмана пир. Хмельницкий вернулся уже заполночь. Покои ему отвели в митрополичьем дворце. Гетману не спалось. Есаул Демьян Лисовец и Лаврин Капуста были с ним. Вяло текла беседа. Наконец он отпустил их. Слышал, как за дверью Капуста приказывал есаулу:
– Под окнами в саду поставь часовых. Пойду погляжу, что у ворот.
Шаги затихли. Он остался один. Закрыл лицо руками. Боже мой! В сущности этот день был началом. Он понял это сразу, когда взъехал на кручу и увидел Киев. Да, это было начало! Еще в мае этого года, под Желтыми Водами, когда он впервые одержал победу над коронным войском, и даже после Корсунской битвы он еще не представлял себе всей широты начатого дела. Но после Замостья он понял и смело взял на свои плечи ношу, какой еще никто не брал в его краю.