Пашкины колокола

- Да сколько же можно ждать, Андрюшенька, миленький мой? У меня, глянь, морщинки на лбу от долгих жданок прорезались.

Андрей ласково, но твердо ответил:

- Не пришло время, Нюша, о свадьбах думать! Ты слышала ли, что я нынче в газете читал?

- Слышала, родненький.

- Вот и думай!

А читал в тот вечер Андрей статью из "Социал-демократа", слова врезались Пашке в память, будто выкованные из брызжущего искрами металла: "Время слов миновало, нужно революционное дело, и наша партия обязана незамедлительно вести революционные массы к неотложной цели - завоеванию власти!"

Часто приходил Сапунов. Мамка привязалась к нему, как к родному, уж больно жалко ей было, что не может он вырваться на побывку к семье, в деревеньку Буланцево.

- Вовсе недалеко от Москвы, если на чугунке ехать, - вздыхала она. И называла Евгения по-деревенски Еней, и говорила ему "ты". - Ах, Енечка, ах, милый! Как жалко мне тебя - слов нет!

Любил еще Пашка после работы бегать на митинги и лекции, которые проводили присланные из Московского комитета агитаторы. Люсик, по поручению комитета, тоже читала лекции, и Пашке никогда не забыть одной из них - тогда Шиповник рассказала о статье большевика Ольминского. Пашка хорошо запомнил поразившие его строчки.

"Казнь любимого старшего брата Александра не могла пройти бесследно для младших братьев и сестер, - говорилось в той статье о семье Ульяновых. - И мне всегда, глядя на Ленина, думается: вот человек, крещенный для революции кровью любимого брата..."

Со страхом повторяя эти слова, Пашка как бы примеривал их к себе: а смог бы он сказать так, если бы враги убили Андрея? И с холодеющим сердцем, стискивая до белизны губы, отвечал себе: да, смог!

Митинги запоминались Пашке и яростными, чуть не до драк, спорами с меньшевиками-оборонцами, кричавшими, что святая Русь не может с позором выйти из войны, ей нужна победа. Еще кричали, что-де Ленину, большевистскому вождю, не подобает скрываться от суда временных, если, дескать, он и в самом деле не немецкий шпион. Пусть явится на суд Керенского, Корнилова и прочих, докажет свою невиновность!

Кто-нибудь из местных партийных или из двинцев, тоже бывавших на митингах, отвечал:

- Да временные подлюги Ильича без всякого суда сожрут.

Как-то в конце октября Андрей не явился на ночь домой. Вся семья, а особенно мамка, беспокоилась о нем: что стряслось? Утром, так и не дождавшись брата, Пашка помчался в Сытинскую за "Социал-демократом".

Печатный цех типографии немного напоминал ему завод: так же пахло нагретым металлом и машинным маслом. Только нет удушающего жара горна, змеиных языков пламени, буханья молотов.

Получив пачку газет, Пашка обычно пристраивался под лампочкой у двери, бегло просматривал заголовки. И когда являлся на завод, знал все новости. Каждый день ждал, что именно с этих влажных, пахнущих краской и керосином листков ударит то, чего с таким нетерпением ждут все.

В тот день Пашка оказался в типографии первым из газетчиков-мальчишек и, получив газеты, прижавшись в уголке, нетерпеливо развернул номер.

Вот оно! Телеграмма из Питера! Черные, крупно набранные строки.

"Сегодня ночью Военно-революционный комитет занял вокзалы, Государственный банк, телеграф, почту. Теперь занимает Зимний дворец. Временное правительство будет низложено. Сегодня в пять часов открывается съезд Советов. Переворот прошел совершенно спокойно, ни единой капли крови не пролито. Все войска на стороне Военно-революционного комитета". Чуть пониже подпись: "В. Ногин".

Пашка несся домой как на крыльях, словно зная, что за эти тридцать сорок минут вернулся брат.

Но уже на повороте с Серпуховской в Арсеньевский переулок Пашку остановил глухой, размеренный топот, будто где-то неподалеку вышагивало по мостовой огромное многопудовое чудище. Остановился, всмотрелся в промозглую предрассветную темь.

По середине мостовой стройными рядами, однако без барабанов и песен, шли одна за другой военные шеренги. Смутно поблескивала сталь ружейных стволов. Впереди, у знамени, гордо запрокинув голову, отбивали шаг офицеры.

Ага! Это же юнкера из Александровских прапорских школ, там их целых три. Ишь вышагивают, словно на параде! С тысячу, пожалуй, наберется.

Молча, без команд, прошли юнкера мимо. В промежутках между ротами офицеры. За последней шеренгой каждой роты пулеметчики катили гремевшие колесами пулеметы-"максимы". Потом проехали зеленые снарядные двуколки и походные кухни. Похрапывали лошади, валил из ноздрей пар...

"Тоже, видно, узнали про Питер", - смекнул Пашка.

И рванулся, побежал к дому.

Предчувствие не обмануло: Андрей вернулся.

На столе шумел самовар, перед батей и Андреем стояли чашки, но ни тот ни другой не прикасались к чаю. Лицо Андрея горело возбуждением, красное, потное, будто он только что вышел из парной бани. Глаза блестели радостным нетерпением. Шинель и фуражка лежали на лавке рядом с ним.

- Ну вот потому и не мог прийти, пойми, мам! Как получили телеграмму, тут же и выборы Московского Военно-революционного комитета. Такие же немедля созданы и по всем районам Москвы и у нас, в Замоскворечье. А двинцы для любого пролетарского Совета самая надежная опора. Вот и бросились мы с Сапуновым распределять ребят, кого куда и кого в командиры выбирать. Об оружии тоже позаботиться нужно. Чует сердце: хоть в Питере, как сообщает Ногин, обошлось без крови, у нас ее не миновать!

Мамка плакала, размазывая по щекам слезы.

- Стало быть, сынонька, снова на жизнь-смерть драться кинешься?

- А как же, мам? - засмеялся Андрей. - Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Пришел и наш час! Наконец-то установим в России светлый справедливый мир. Тут не плакать, а радоваться надо самой высокой радостью!

Андрей оглянулся на Пашку.

- Давай, давай газетки, братишка. Ты все спрашивал: когда да когда? Дождались!

Пашка рассказал о прошагавших по Малой Серпуховке юнкерах. Шли-де походным строем: в полной амуниции и с пулеметами, со снарядными ящиками на двуколках.

Лицо Андрея посуровело.

- Не иначе - к главному штабу на Пречистенке стягивают. Значит, не собираются сдать власть без боя, без крови. Придется драться. Ну, я пошел!

- И я с тобой! - попросил Пашка, когда брат надевал у порога шинель.

Андрей оглядел братишку.

- Маловат ты, Арбузик, для боя! Беги лучше к Шиповнику. Может, там понадобишься для каких побегушек.

Андрей ушел. Мать сидела у стола, бессильно сложив на коленях руки.

Вбежал запыхавшийся, растрепанный Витька Козликов.

- Пошли, Пашка! - крикнул он, не закрывая двери. - На завод машину винтовок с вокзала привезли, раздают всем. Батя и его напарники нашли в тупике десяток вагонов под пломбами. В них навалом винтовки и патроны! Айда, а то опоздаем!

Андреич надел промасленный ватный пиджак, нахлобучил шапку.

Мамка поднялась из-за стола.

- И ты, отец, туда?

- Где же мне быть? За чужую спину, мать, не привык прятаться!

- А я? - спросила она. - В сторонке? Да, отец?

Андреич подошел к жене, снял шапку, поцеловал в щеку.

- Я спрошу так, милая: носила ты в тюрьму передачку арестантам? В солдатские казармы с призывом ходила?.. Ну и думай, где в грозовую пору тебе быть. Когда бои начнутся, дела для женских рук, мать, везде хватит. Словом, слушай, куда тебя сердце зовет!

Андреич пригладил седые волосы жены, оглядел Пашку и Витьку.

- Вы, малолетки, лучше бежали бы к Люсеньке, как велел Андрей. Вдруг и пособите чем.

Но мальчишки не послушались, побежали к заводу.

Возле конторы Михельсона шумела толпа. В одной очереди на вынесенном из конторы столике записывали в Красную гвардию. Тут же сивоусый слесарь Уварыч выдавал гвардейцам оружие, новенькие трехлинейные винтовки. Но как Пашка ни просил, его не записали в гвардейцы, не дали винтовку. Весь в морщинах, с сердитыми седыми усами Уварыч, когда Пашка протискался в очередь, досадливо отмахнулся: