Страница 91 из 109
Как Грихальва добились своего положения? Благодаря иллюстраторам или с помощью их сестер и кузин?
И вот он, величайший из всех Верховных иллюстраторов, стоит перед Сааведрой, первой и самой знаменитой любовницей из рода Грихальва. Почему так случилось, что они стали врагами?
— Ведра, — начал он. Ему удастся ее отговорить, как только она поймет, каких высот они могут достигнуть вместе…
— Уберите его с моих глаз, — холодно приказала она. — Мой Сарио для меня умер. Умер. Как Алехандро, и Раймон, и Игнаддио, и все, с кем я была знакома. А здесь стоит лишь то, что осталось от Сарио.
Умер. Только не это. Только не лишенные духа мясо и кости.
— Я — Сарио, — выкрикнул он. — Ты же знаешь, что это я, Сааведра. Ты знаешь, что я здесь, хотя и нахожусь в чужом теле. Тело — ничто, всего лишь плоть, чтобы я смог прожить еще одну жизнь, довести до совершенства… — Он замолчал.
Его удивило, что взгляды, обращенные на него, исполнены ужаса, будто он сказал нечто такое, что вызвало у них омерзение. Так же точно смотрела на него Элейна там, в Палассо, словно он чудовище.
А в глазах Сааведры блестели слезы. Значит, она понимает.
— Здесь есть надежная комната, куда мы могли бы его поместить? — спросила она. — Нам нужно очень многое сделать, если мы хотим подготовиться к ассамблее, которая соберется через два дня.
— Ведра, не оставляй меня. Ты мне нужна.
— Это уж точно, — съязвила она. — Ты всегда во мне нуждался. И вдруг Сарио почувствовал жжение на коже, в глазах и на языке. Он прожил слишком много лет и досконально изучил реакции своего тела, он точно знал, что каждая из них означает.
— Мои картины! — в ужасе воскликнул он. — Кто-то уничтожает мои картины. Их положили в воду, они гибнут! Ты должна это остановить. Ведра!
Она вышла вперед, наклонилась и обрызгала водой знаки, начертанные на полу у его ног, чтобы снять заклинание. Ее заклинание — это сделала Одаренная женщина! Значит, она все-таки признала свой Дар, согласилась с ним — и использовала против него!
Сааведра постояла немного, окинула его изучающим взглядом, Сарио не понимал, что она рассчитывала увидеть. Лишь она одна, одна из всех, в состоянии его понять. И простить. Ведь так было всегда.
— Ведра, — прошептал он.
Она повернулась к нему спиной.
И его увели из комнаты. Их было слишком много, а он не считал нужным учиться приемам физического боя. Ни в одной из своих жизней. Его руки слишком много для него значили.
Теперь все это уже не важно. Важно то, что Сааведра к нему вернулась. Вернулась лишь затем, чтобы бросить раз и навсегда.
Когда его втолкнули в маленькую комнатенку с побеленными стенами, где не было ни мебели, ни каких бы то ни было украшений, а потом заперли дверь, он остановился посередине и горько заплакал.
Глава 90
Рохарио вошел в Катедраль Имагос Брийантос через боковую дверь — ту самую, сквозь которую он покинул его в безумной спешке шесть месяцев назад. День, когда санкто Лео умер у него на руках, навсегда изменил его жизнь. Он вышел на новую дорогу, с которой теперь уже не свернуть, — как, впрочем, взяла другой курс и вся Тайра-Вирте.
Он нашел своего отца в помещении за часовней. Ренайо сидел в позолоченном кресле. На его лице лежала печать усталости. Портрет Премио Санкто Грегоррио IV кисти Иль Коффорро благосклонно смотрел на Ренайо со стены. Рохарио взглянул на портрет с некоторым недоверием. Он столько всего узнал от Кабрала Грихальвы. Своего деда.
Интересно, использовал ли Оакино Грихальва свою кровь и слюну, чтобы написать картину? Наложил ли особые заклинания, и теперь Рохарио только кажется, что лицо санкто излучает трепетную заботу обо всем мире и понимание его проблем, а на самом деле облик этого человека, не имея никакого отношения к его истинной сущности, всего лишь волшебство, явленное рукой художника?
Ему совсем не хотелось смотреть на запрестольный образ, на безмятежный лик Матры, сотворенный, как теперь знал Рохарио, вовсе не с благоговением и верой, а заклинаниями и окровавленными руками смертного художника.
И все же если этот образ несет мир и спокойствие тем, кто на него смотрит, то в чем тут грех.
— Дон Рохарио. — Голос Ренайо прозвучал несколько неожиданно. Рохарио повернулся к нему, поклонился и подошел. — Я согласился на встречу с тобой, как ты и просил.
— У вас усталый вид, ваша светлость.
— Твоя заботливость просто умиляет. Чего ты хочешь? Великий герцог Ренайо действительно выглядел уставшим, даже изможденным — впрочем, последние два месяца, проведенные в Палассо Веррада под постоянной угрозой вооруженного бунта, могли сломить и очень сильного человека.
— Благодарю вас за то, что согласились встретиться со мной, ваша светлость. Я знаю, мы расстались не самым лучшим образом — Я сказал, что больше не хочу тебя видеть, и совсем не уверен, что с тех пор мое мнение изменилось, — грубо перебил его Ренайо. — Приступим к делу!
Эта темпераментная вспышка ободрила Рохарио, он уже начал опасаться, что его непривычно подавленный отец пребывает под воздействием какого-то заклинания.
— Я произнес так много неожиданных слов, ваша светлость, что, боюсь, вы не поверите мне, когда услышите удивительные известия, которые я хочу вам сообщить. — Рохарио сотни раз повторял свою речь.
И все же она звучала как-то неуклюже.
Ренайо преднамеренно вздохнул.
— Ты будешь Премио Ораторрио Парламента, я полагаю? Это единственная должность, соответствующая твоему положению.
— Нет.
Ультимативное заявление отца отвлекло Рохарио от заготовленных заранее слов. Несколько богатых землевладельцев и в самом деле предлагали выбрать Рохарио на этот пост. Ему еще повезло, что возмущенные крики вынудили делегатов отказаться от подобной идеи еще до того, как он сам публично отвел свою кандидатуру; этим он мог бы спровоцировать обвинение в неуважении к Парламенту.
— Я участвую в выборах от Коллара Ассаддо и, если стану членом Парламента, буду работать наравне с остальными.
— Если ты в это веришь, значит, ты дурак. Однако я думаю, ты делаешь подобные заявления только потому, что их от тебя ждут. Крестьяне и ремесленники из твоего поместья, полагаю, не откажутся тебя выбрать.