Бессмертный

Максим оглядывается, замечает меня, окликает:

- Давайте в шлюпку!

Предупредительно подымаю руку и указываю взглядом на небо. Он понимает меня.

- Быстрей, это последняя шлюпка, - торопит его матрос. Меня он не замечает в мелькании вспышек света: прожекторы то вспыхивают, то гаснут...

"И последнее место", - думаю я, глядя на переполненное суденышко, пляшущее на крутой волне.

Держась за поручень трапа, Максим становится ногой на борт шлюпки, но тут он замечает еще одного человека, с трудом взбирающегося на палубу. Это глубокий старик, худой, с лицом землистого цвета. Одна нога у него волочится. Хватаясь за надраенные поручни, он подтягивает ее по ступенькам лестницы. Как он только решился в таком состоянии отважиться на плавание? При самых благоприятных обстоятельствах ему осталось жить считанные месяцы...

Четко вижу: двоих шлюпка не вместит. А времени - в обрез. Дифферент судна приблизился к критической величине. Если шлюпка не успеет отойти, лайнер увлечет ее в пучину.

Максим мог бы и не заметить старика, тем более что его голова и плечи только показались из-за палубной надстройки, и больше никто в шлюпке не видит ни меня, ни этого последнего пассажира.

Максим бросается к нему, кладет его руку себе на плечо, ведет, почти несет к трапу. Матрос растерянно смотрит на них, но какой-то другой мужчина уже встает на борт, подхватывает старика и помогает ему спуститься в шлюпку.

Теперь и Максим понимает то же, что и я: места в шлюпке для него не остается. Хорошо вижу испуг на его лице. Но, к моему удивлению, он быстро пересиливает страх, во всяком случае, стирает его отражение со своего лица, вытаскивает из кармана сверток, бросает матросу:

- Передайте по адресу, там написано.

- А вы?

- За меня не беспокойтесь. Я был рекордсменом по плаванию, стайером, и, чтобы прекратить бесполезные разговоры и мучительные свои сомнения, он с силой отталкивает шлюпку, а когда она отходит немного, прыгает в воду.

Уже по первым взмахам его рук безошибочно определяю, что он едва умеет держаться на воде. Да и самый опытный пловец долго не выдержал бы в таком холоде.

Наблюдать за Максимом мне не пришлось. Лайнер завалился на борт, шумно зачерпнул воду. Слышится громкий свист, вой, чмоканье - это вода врывается во внутренние помещения, выдавливая воздух...

Едва успеваю взлететь, выхватываю из воронки Максима. Отвесно взмываю ввысь. Низко плывущие облака окутывают нас мокрой пеленой. Чувствую, как дрожит в моих руках спасенный.

- Держитесь, сейчас согреетесь, - говорю ему, переключая второй левый аккумулятор на подогрев.

- Спасибо, - шепчет он посиневшими губами, глядя вниз, пытаясь увидеть море и лодки. - Тяжелее всего придется морякам на плотах. Хоть бы спасатели поспели...

- Поспеют, они близко, - утешаю его. - Мои локаторы уже запеленговали шум винтов.

Лечу навстречу этому шуму, думаю о Максиме. Пожалуй, больше всего меня поразило, что он почти не размышлял, отдавая свое место в шлюпке старику. И загадка для меня заключается не только в том, что он пересилил главнейший закон Программы для всех живых существ - страх перед смертью, что, не колеблясь, жертвовал своей короткой, своей бесценной и неповторимой жизнью ради чужого старика. Смог бы я, бессмертный, поступить так же? Но ради чего?

Ведь и с точки зрения логики это крайне неразумный поступок. Старику остается жить совсем немного, а Максим - здоровый мужчина в расцвете сил. Что же подтолкнуло его на такое?

Тормошу свою память, стараясь найти в ней записи о схожих поступках людей, о которых когда-либо читал или слышал. Анализирую их, провожу сложнейшие подсчеты и... не нахожу убедительного объяснения. В конце концов не выдерживаю психического напряжения, спрашиваю:

- Почему вы поступили так? Знали, что я могу спасти вас?

В ответ слышатся странные звуки, похожие на кашель: Максим еще не отогрелся, ему еще трудно смеяться.

Внезапно у меня мелькает догадка. Спешу высказать ее:

- Старик похож на ваших родителей?

- Как все старики.

Мне кажется, что наконец-то понимаю причину.

- Вы, так сказать, отдавали ему часть сыновнего долга, чтобы другие дети поступили когда-нибудь так же по отношению к вам?

Он перестает смеяться, задумывается. Мне кажется, что я все же сумел вычислить его поступок. Да, в нем было что-то от высшей логики, которую я только начинаю постигать.

Но он снова тихо и счастливо смеется, растравив мои сомнения, а потом говорит:

- Я ничем не смогу отблагодарить вас. Разве что дам дельный совет...

- Слушаю вас, - говорю нетерпеливо.

- Не пытайтесь понять людей только с точки зрения логики.

Странная фраза. И я невольно вспоминаю не менее странные слова, произнесенные им же: "Есть на свете вещи поважнее бессмертия..."

Мы пробились сквозь стайку облаков, и над нами засияли крупные звезды. Максим повернул голову, сейчас его глаза в свете звезд кажутся большими. Он пытливо смотрит на меня, участливо спрашивает:

- Устали?

- Немного, - отвечаю. Мне стыдно ответить правду. Ведь выражение на моем лице, которое он принял за усталость, является отражением иного чувства. И название ему - зависть.