Страница 79 из 128
- Послушайте, - шепнул ей на ухо Фанфан, - до сей поры мы избегали этого, и правильно, но нынче нет другого выбора. Вы падаете с ног от усталости, я тоже, нам нужно выспаться. Я лягу на полу... Проводите нас! бросил он хозяину.
Тот зашагал перед ними по лестнице, на втором этаже открыл дверь и зажег от своего фонаря несколько свечей. Потом записал, откуда они приехали, и фамилии: мсье и мадам Эллис, и, пожелав доброй ночи, ушел.
- Почему ты сказал "мсье и мадам"? - спросила Цинтия, уже раздевшись и дрожа от холода.
- Да так, само собой получилось. Фанфан-Тюльпан - слишком известное имя, кто знает, что может случиться. А так мы спокойно останемся здесь до тех пор, пока герцог Шартрский не возьмет нас под свое крыло.
Цинтия зашла за ширму, где были умывальные принадлежности, и наконец-то избавилась от кожаной трубочки. Потом умылась, переложила содержимое кожаного пенала в конверт, а сам выбросила из окна - предмет этот она уже видеть не могла. Теперь до конца жизни ей ненавидеть кожу... Но во всяком случае через двадцать четыре часа эти документы будут в нужных руках и ей нечего будет бояться! Засунув конверт под умывальник, отодвинула ширму.
- Ты же не собираешься спать на коврике! - воскликнула при виде Фанфана, свернувшегося клубочком на полу. - И ещё в мокрых штанах! Разденься!
- О! О! - тут же воскликнула, когда, громко зевая от отчаянного желания спать, он её послушался. - Так это твой стволик так вырос оттого, что его поливал дождь? - И тут же, что-то вспомнив, совсем развеселилась: Так значит, Ришелье только третий, а герцог Шартрский - второй, ей Богу!
- Что-что? - переспросил осоловевший Фанфан, удивленно взиравший на свой оживший член, словно тот принадлежал кому-то другому и его бравурное поведение было необъяснимой игрой природы.
- Да ничего, ложись! - и она со смехом скользнула под покрывало. Бр-р! Ну и холод! Посреди лета! Гнусный город, скорее бы обратно в Марсель!
Но шестикратно осчастливленная, засыпала она довольная.
"- Ну у малыша и способности! После стольких месяцев воздержания такие запасы энергии! Такой бы сумел обрушить и стены Иерихона! Но почему все время звал меня Летицией? Интересно..."
Цинтия стала настолько обожать Тюльпана, что проснувшись заключила его в объятия, шепча:
- Ты мой мальчик, мой сладкий, мой малыш!
А её малыш продолжал почивать.
Бедняга Фанфан! Всего на пару часов он наконец забыл свою незабываемую Летицию - хотя и не совсем, поскольку продолжал произносить её имя.
Теперь у Цинтии были все основания для довольства собой: через три дня она Фанфана отведет к герцогу, а уже завтра все бумаги попадут к барону де Фокруа, шефу английского шпионажа во Франции.
Она не знала, что тем временем кое-что произошло, и результаты могли не только превратить благополучные перспективы Фанфана в трагические, но и саму Цинтию подвергнуть смертельной опасности.. 2.
Через два дня после возвращения в Париж герцог Шартрский отправился к мадам Бриссо, которую мы уже знаем. Ведь он обещал себе, что выяснит эту загадочную - или слишком даже ясную? - историю с татуировками "детей по крови герцога Луи".
К Бриссо добрался он за полночь, но до того, чтобы привести её в чувство, лишив рассудительности и умения лгать и лавировать (он слишком хорошо знал её способности) нагнал ей страху тем, что часа за три до своего прихода послал двоих стражников с приказом выгнать всех клиентов (кроме некоего герцога, если он там окажется), запереть девиц по спальням и ждать его прихода.
Герцог Шартрский отнюдь не был фанфароном, но умел пользоваться своим положением, своими преимуществами, своей властью, если считал это необходимым - и сейчас он так считал!
В ожидании его прихода мадам Бриссо пережила неприятные минуты. А он сразу перешел к делу, атаковал её решительно и хладнокровно, что, как известно, ошеломляет и ведет к успеху. Добавим к тому же, что он минут десять расхаживал взад-вперед вокруг несчастной мадам, которая с каждой минутой старела на глазах, при этом так топая сапогами, что Бриссо уже заранее чувствовала себя виновной.
- Так вот! - внезапно произнес он с тем величием, какое обретается особым положением в обществе, огромным богатством, оправданным желанием знать правду и - историк должен это признать - помимо всего прочего, гордым сознанием, что он - носитель самого большого члена в королевстве (тут он ошибался, первым был Тюльпан!).
- Так вот! Отец мой герцог Луи действительно велел всем детям своей крови сделать татуировки на стопе? Мне говорили, что слышали об этом от тебя!
- От меня? Но, монсиньор, я не понимаю, о чем вы.
- Правда? (Герцог заметил, что она поражена).
- Кто, Бога ради, мог сказать такую ложь? (Голос её звучал фальшиво).
- Это неважно! От кого ты это слышала?
- Ни от кого, монсиньор! Я ничего об этом не знаю!
- Если не знаешь, то как могла разносить такие сплетни?
- Я ничего...
- Сказала Цинтии Эллис! Именно здесь! Два года назад!
- Это неправда!
- Ладно, - герцог, казалось, оставил её в покое. Бриссо была перепугана до смерти, но готова защищаться до последнего вздоха. Герцог вышел в вестибюль, откуда вернулся с большим позолоченным распятием, которое украшало вход в этот дом греха.
- Клянись, что это неправда! Клянись Христом! Клянись Божьей Матерью! - орал он, сунув распятие под нос.
- Монсиньор! - смятенно воскликнула она, поскольку всю жизнь больше всего боялась попасть в ад - и герцог это знал.
- Так что?
- Я вам клянусь!
- На колени перед Христом! (Она упала на колени). - А теперь повторяй за мной: Клянусь Христом и Божьей Матерью святой Марией...
- Я не могу, монсиньор! - она застонала и расплакалась. - Ах, не требуйте от меня клятвы! Я попаду в ад! Та жизнь, что я веду, все те грехи, которые я поощряла у других и так уже ведут меня туда! Если я стану клятвопреступницей, утрачу всякую надежду...
Стало тихо. Герцог Шартрский, сев на табурет, положил большое распятие на колени.
- Слушаю! - спокойно сказал он.
- Я это знаю от самого монсиньора Луи, - выдавила она, ломая руки, поскольку с ужасом осознала, что не знает, к чему идет дело. - Но только я прошу, не говорите никому, что я вам выдала эту тайну. О, Боже, монсиньор Луи мне этого бы никогда не простил!