Цена человека

- Нас тоже обстреливают, в том числе и любимое центральное управление. Переписывают директивы сверху и транзитом нам. Между прочим, мозг способен вместить гигантские объемы информации, но, если они туда попадут. Человек ограничен возможностями по вводу данных. Мы не в состоянии читать 24 часа в сутки.

- Возможно, и так, - Комаров внимательно оглядел нас.

- Какие проблемы?

Лев Евгеньевич коротко изложил суть дела.

- Так мы позвоним Семенихину, он там самый главный, он и поможет разобраться, - Комаров открыл справочник абонентов "кремлевки", и повернулся к заставленному аппаратами телефонному столику.

- Владимир Сергеевич, Комаров докладывает. Здравствуйте, как здоровье? Рад слышать, а то мне обычно жалуются... Нам нужна консультация по вашим автоматизаторским делам... Тыл? Вот с ним-то и не можем разобраться. У нас этим занимается профессор Поляков из Военно-медицинской академии. Он сейчас у меня... На, поговори, - Комаров протянул трубку Льву Евгеньевичу.

Главный конструктор АСУ Вооруженными Силами СССР академик В.С. Семенихин был легендарной фигурой. Он занимался разработкой системы управления стратегическими силами страны, высшее звено которых включало в себя знаменитый "ядерный чемоданчик" главы государства. Кроме того, Семенихин возглавлял совет главных конструкторов других подсистем, в том числе и тыловой, и был чем-то вроде законодателя всех проектных решений.

- ...Формально - мы тыловая подсистема, - говорил в трубку Лев Евгеньевич, - но ведь надо учитывать и нашу специфику. У нас огромные объемы информации. Не может же такой информационный слон быть подсистемой у моськи. Хорошо, завтра подъеду. До свидания, - Лев Евгеньевич протянул Комарову трубку и сел к столу.

- Наших встречаешь? - спросил Комаров. Я понял, что сейчас начнется обычный в таких случаях разговор однокашников, и попросил разрешения выйти. Мы встретились минут через пятнадцать.

- К Семенихину поедешь?

- Не могу, завтра дежурю по управлению.

- Много потеряешь.

- Знаю, но... Дежурство, святое дело.

- Во сколько освободишься?

- Послезавтра утром, полдесятого.

- Я подъеду.

Через день мы встретились в комнате дежурного. Я только что сдал дежурство и ждал, пока Лев Евгеньевич дозвонится до Ленинграда. Раздался звонок городского телефона, и он машинально снял трубку. Послушав, он протянул было её дежурному, но передумал. Что-то заинтересовало его, и он продолжал слушать.

- Подождите минутку, - он опустил руку с трубкой и обратился к нам: Ребята, тут беда... Звонит участник войны, его внук, восемнадцать лет, служит где-то в Московской области. Вчера вечером дед позвонил в часть, узнать как дела, а ему сообщили, что внука с острым менингитом, без сознания увезли в госпиталь. Госпиталек маленький, телефона нет, он просит дозвониться по военной связи и узнать, как состояние.

- Где госпиталь? - спросил дежурный.

- Под Нарофоминском.

- Если вы сами возьметесь дозваниваться, пожалуйста, а у меня дел по горло... Сами понимаете, что значит здесь дежурство. Сплошной стресс.

Лев Евгеньевич поднес трубку ко рту:

- Вот что... Мы постараемся помочь, а вы перезвоните по этому телефону через час. Договорились?

Мы уединились в одном из кабинетов, выяснили позывные и заказали разговор.

- Единственный внук, понимаешь, - Лев Евгеньевич покачал головой, - а отец где-то в отъезде. Менингит, страшное дело...

Наконец, нас соединили с дежурным по госпиталю. Я представился и спросил о поступившем с менингитом.

- Плохо дело. Он в крайне тяжелом состоянии.

- И что предпринимаете?

- Все, что положено. К сожалению пока улучшения нет...

Дело действительно было скверным. Я представил себе этот небольшой госпиталек, с лейтенатами и капитанами, ни опыта, ни аппаратуры...

Лев Евгеньевич стремительно поднялся.

- Пошли к Комарову.

- Он в Генштабе на совещании.

- А Синопальников?

- В отпуске.

- Пошли к Багаеву. Что-нибудь придумаем. Юрий Павлович Багаев (с ним мы уже познакомились в шестой главе) возглавлял лечебный отдел.

Мы прошли на второй этаж, немногословный Багаев, выслушав нас, без лишних вопросов начал разыскивать по телефону начальника медслужбы Московского военного округа... Через два часа из Подольского окружного госпиталя стремительно выехал санитарный "Рафик". Внутри его сидела бригада опытных врачей с реанимационной аппаратурой. Больше суток они провели с больным солдатом и вытащили его из совершенно безнадежного состояния. Лев Евгеньевич часто потом вспоминал этот случаи и невероятно радовался за того деда, которого он слышал только по телефону, и за его внука - молоденького солдата.

- А как разговор с Семенихиным? - спросил я, когда мы вышли из управления.

- Великолепный человек. Личность. Вроде Федора Ивановича. Все понимает с полуслова. Обещал помогать.

Почти в каждый свой приезд в Москву, после дневных совещаний и дел Лев Евгеньевич устремлялся в библиотеку имени Ленина - "Ленинку" и часа два-три проводил в зале для докторов наук, перелистывая новинки. Его все больше захватывала демография. Я ждал его в Александровском парке, напротив кремлевской стены у огромного цветника, где мы чаще всего встречались. Он подходил, как всегда стремительно, бросал на скамью свой неизменный портфель, опускался рядом и спрашивал:

- Давно ждешь?

Удостоверившись, что недавно, он снимал военную фуражку, расстегивал китель и, откинувшись на скамье, делал глубокий вдох. Это означало, что рабочий день наконец-то кончился. Александровский парк летом был одним из самых любимых его мест в столице.

- Какая у нас программа? - спрашивал он. Я показывал на часы, как правило было часов восемь - девять вечера:

- Какая может быть программа. Лев Евгеньевич? Сейчас пора обсуждать меню, а не программу. Я предлагаю по шашлыку.

(Лев Евгеньевич любил кавказскую кухню).

- Утверждается...

- Нашли что-нибудь новенькое? - спрашивал я, имея в виду новые поступления.

- Ничего. Ни о военных потерях, ни о демографии теперь почти никто не пишет. Ни фактов, ни статистики. Все ударились в социологию. Тоже нужно, но сначала узнайте достоверный состав населения, узнайте, наконец, - кто отвечает на ваши социологические вопросы. А какие выборки?... Смехотворные. По ним можно доказать, что угодно.

В один из таких вечеров я протянул ему лист бумаги, на котором, пока ждал его, набросал несколько строк. Он нацепил очки и прочел вслух:

- Сойди под сень библиотек,

В мир просвещения спокойный,

Заройся в книги, человек,

И, может быть, утихнут войны.

И мы идем туда опять,

К тому порогу золотому,

Чтоб непрочитанному тому

Дань уважения отдать.

- Никогда не думал, что среди автоматизаторов и математиков столько любителей стихов, - он сунул листок в карман и продолжал: - У меня Лашков пишет. Вот послушай: "Пусть будет мир, как солнце, вечен, пусть будет счастлив человек, пусть наши дружеские встречи застанут 21-й век". Неплохо, а, о 21 веке? Иногда я думаю: может быть, весь этот сплав из описательных медицинских сведений, хранимых в памяти, и математики запускает в мозгу какие-то дремлющие у обычных специалистов механизмы, а?

- Вы физиологией не увлекались? - спросил я.

- Был грех, но ты меня не уводи в сторону. Этим меня не возьмешь. Ты почему отлыниваешь от докторской?

- Лев Евгеньевич, шашлычная закроется.

Он погрозил пальцем и поднялся.

Обычно мы шли в сторону Красной площади. Вечера летом - тихие, ясные, в воздухе - густой запах лип и цветов. У могилы Неизвестного солдата он обычно замедлял шаг, поправлял фуражку, весь подтягивался. Мы не спеша пересекали Красную площадь и направлялись к Маросейке. Хмельной швейцар у входа в шашлычную вставал и торжественно брал под козырек.

- Вольно, - говорил Лев Евгеньевич, и швейцар с чувством исполненного долга валился обратно на стул. Мы входили в гудящий от говора зал и занимали столик поближе к раскрытому окну.