Камень

Степану Степанычу подарили отменные полевые сапоги. Он прослезился, поднял налитый стакан и сказал боевой тост:

- Не глядите, что оно розовое... Хорошее вино как пулемет - косит насмерть.

Рябинин, которому мир и так казался розовым, после двух стаканов вина узрел вокруг новые очаровательные оттенки. Фиолетовое лицо Степана Степаныча стало походить на гигантский боб, только что вынутый из гигантского стручка. Река заурчала радостно, нетрезво, заманивая поиграть. Комары, надышавшись "Розового", затеяли наглые пляски на стеклах очков. А за палаткой Маши Багрянцевой, на фоне закатного неба, вместо сосенки контурно зачернела итальянская пиния. Он счел это призывом...

Маша сидела на чурбачке и штопала. Опять играл невидимый транзистор и опять пахло сухими травами. Скрипка тянула душу изощренно, взасос. Травы пахли дурманно, сумасшедше.

- О чем бы скрипка ни пела, мне кажется, она всегда поет про одиночество.

- Вот я и пришел, - ответил Рябинин и пришлепнул букашку, похожую на вертолет.

Будь он постарше и не выпей вина... Его широченная улыбка Буратино споткнулась бы о ее слова про скрипку и одиночество; отложились бы в свое запасное русло, со временем дали бы толчок мысли и действу и - кто знает? могли бы изменить поступь рока... Но Рябинину было восемнадцать лет и он выпил два стакана "Розового".

- Ты по делу? - приветливо спросила она.

- Поговорить о вечных темах.

- Что за темы?

- Любовь, жизнь, смерть, алкоголизм...

- Наверное, о последнем? - она провела рукой по лбу, словно отстранила невидимое прикосновение.

- Я давно пьян без вина, - сказал он где-то слышанное, красивое.

- Я заметила.

Рябинин счастливо улыбнулся, силясь необычайное выразить необычно.

- Маша, чем штопать дамское белье...

- Сережа, это рюкзак.

- Чем штопать рюкзак, лучше бы заштопала кое-что мое.

- Неси, Сережа.

- Оно здесь, - гордо сказал он и ткнул пальцем в грудь.

- Майка?

- Майка... Душа!

Она рассмеялась, заглушив тревожную скрипку. На всякий случай Рябинин тоже хохотнул.

- Кто же продырявил твою душу, Сережа?

- Шерше ля ви.

Она смотрела на него, притушив необидную улыбку.

- Я хотел сказать, се ля фам.

Он хотел сказать по-французски "ищи женщину". Но два стакана крепкого вина, принятые им впервые, так соединили "шерше ля фам" и "се ля ви", что расцепить их он никак не мог.

- Я пришел поговорить о любви, - решился он.

- А ты ее... знал?

- Подозреваешь меня?

- В чем, Сережа?

- В молокососности.

- Я только спросила.

И ему захотелось быть мужественным; ему захотелось походить на тех широкоплечих и раскованных парней, которые не мучались проблемами любви, а решали их скоро и практически.

- Любовь - это секс.

Она беспомощно вскинула руку и попробовала смахнуть тень со лба.

- Поэтому любовь есть материальная потребность человека, как пища и жилье, - ринулся он углублять вопрос.

- Сережа, любовь идеальна.

- Но она вытекает из секса.

- Тогда цена ей грош в базарный день, Сережа.

Последние слова как-то отрезвили его. Он вдруг увидел обиженный излом всегда веселых и крепких ее губ, увидел карие глаза, забранные отчужденной дымкой, и воспринял ее терпеливый тон, каким говорят с детьми и пьяными. Да он же обидел ее, дурень...

- Я найду алмаз и подарю тебе, - клятвенно выпалил Рябинин.

- Большой? - Маша несмело улыбнулась, отстраняя обиду.

- В пятьдесят каратов, - такой вес счел он достойным ее.

- Сережа, английской принцессе подарили розовый алмаз в пятьдесят четыре карата.

- Тогда я найду в пятьдесят пять, - и ему захотелось добавить "только не розовый", ибо этот цвет вызвал в нем вдруг легкое отвращение.

- Сережа, императрице Елизавете Петровне русское купечество преподнесло на золотом блюде бриллиант в пятьдесят шесть каратов.

- А я найду в шестьдесят.

- Сережа, граф Орлов преподнес Екатерине Второй бриллиант в сто девяносто пять каратов.

- А я в двести.

- Сережа, английской королеве подарили бриллиант "Великий Могол" в двести семьдесят девять каратов, который англичане похитили в Индии.

- А я найду в триста!

- Сережа, но ведь я не английская королева.

- Ты лучше! - крикнул Рябинин, видимо, на весь лагерь, и выскочил из палатки, чтобы бродить всю ночь по окрестным сопкам и размышлять, объяснился ли он в любви или нет...

Жанна посмотрела на часики и тревожно сдвинула брови... Он удивился ему бы надо следить за временем. Она подняла взгляд, в котором Рябинин усмотрел нетерпение. Тогда в его мозгу как-то сомкнулись разрозненные факты - неожиданность ее прихода, претензия на родственность, ждущий взгляд... Нет, она пришла не о муже рассказать и не о любви поговорить.

- Жанна, у вас ко мне дело?

Она встрепенулась, прикрыв улыбкой выдавшую ее суету.

- Сергей Георгиевич, мне нужен юридический совет...

- Вероятно, по поводу мужа?

- Нет-нет. Вернее, не мне, а моей подруге.

- Ну, если она человек достойный, - улыбнулся Рябинин, еще не поняв этого внезапного перехода к подруге.

- А недостойному не поможете? - улыбнулась она какой-то приклеенной улыбкой.

- Помогать хочется людям хорошим. Если она грымза и мещанка...

Улыбка отклеилась, словно Жанна ее сбросила удивленными губами.

- Не понимаю вашего жаргона, Сергей Георгиевич.

- Грымзу-то?

- Нет, мещанку, Вы уже несколько раз употребили это слово.

- А вам оно непонятно?

- Это слово из лексикона девятнадцатого века.

- Мещанство-то живо и в нашем веке.

- Ах да: отдельные квартиры, полированные гарнитуры и личные автомобили.

Жанна заговорщически понизила голос, а улыбка, как ему казалось, отклеенно повисла на незримых ниточках внизу, у подбородка. Теперь Рябинин знал, что пришла она по делу и что он ей нужен. Не за разговорами пришла. И все-таки она срывалась, вступая в ненужную ей перепалку, - так велико было неприятие рябининских взглядов.

- Вы забыли дачи, - подсказал он.

- Тогда, Сергей Георгиевич, все мещане.

- За всех не расписывайтесь.

- Ну, кроме вас.

- И вас, - улыбнулся он.

- Я всю жизнь мечтаю о бежевом автомобиле, сиреневой даче и белой яхте. Мещанка, да?