Страница 22 из 23
Целиком погружается главврач в хозяйственные дела. Дров он уже наготовил на две зимы.
Так яростно ругался с райздравом, что выколотил не только медикаменты, но даже рентгеновский аппарат, хотя, честно говоря, не надеялся получить эту дефицитную и очень дорогую штуку. И ставки рентгенолога в их поселковой больничке нет. Но Михаил Николаевич заверил начальство, что сам, по совместительству, станет и рентгенологом. И заведующий райздравом согласился.
Идут дни. Михаил Николаевич ходит мрачный. Кажется ему: все глядят на него подозрительно, с укором.
Вот испытующе смотрит хитрый балагур, сторож. Мол, что поделаешь, бывает. Михаилу Николаевичу вдруг нестерпимо хочется подойти к сторожу, сесть рядом на крылечко и вот так, неторопливо покуривая, рассказать обо всем. Он с трудом сдерживается: этого еще не хватало.
Особенно пусты и страшны вечера. Прямо некуда ткнуть себя.
"В кино, что ли? Как раз новый фильм".
Пошел. Но у самой кассы вдруг кольнуло:
"Люди-то… Коситься будут. Мол, двух человек загубил — и хоть бы хны. В кино топает…"
Торопливо отошел от кассы, будто и не собирался брать билет, будто так, ненароком, оказался возле яркой афиши.
Вернулся как-то Михаил Николаевич из больницы совсем убитый. Не ел, газет не читал. Лег на кушетку, отвернулся к стене и молчит. Таисия Никифоровна очень даже понимала, в чем причина.
Назначили на операцию совхозного конюха Петра Савельева. И операция-то ерундовая: свищ на ноге. А Петр Савельев — мужик грубый, на язык занозистый — возьми да и брякни, прямо при Михаиле Николаевиче:
— Пусть других свежует! Я ему не кролик!
Лежит Михаил Николаевич, к стене отвернувшись, а Таисия Никифоровна тихонько ходит и все вздыхает.
Да, обидно. И за Михаила Николаевича обидно, и за больницу свою поселковую. Девятнадцать лет работает тут Таисия Никифоровна. Сжилась с больницей, сроднилась.
Честно говоря, никогда здесь толкового хирурга не было. Умного, смелого, знающего. Один появился и вот — незадача!..
Вздыхает Таисия Никифоровна. Да и как не вздыхать?!
"Уедет. Беспременно уедет".
Таисия Никифоровна никогда подолгу не жила в большом городе. Так, наездами лишь. Может быть, поэтому далекий Ленинград кажется ей сказочно красивым и ослепительно ярким. Там на каждом проспекте, на каждой площади фонтанами бьют радость и веселье.
Поэтому, верно, и Михаил Николаевич кажется ей почти героем. Такой образованный, такой деликатный, и притом сызмала привыкший к "чистой" и удобной городской жизни, — и вдруг сам, безо всякого нажима, променял чудесный Ленинград на их глухомань.
"Уедет, — вздыхает Таисия Никифоровна. — Беспременно уедет".
На следующее утро Михаил Николаевич заказывает по телефону разговор с Ленинградом. На проводе Ленинград лишь ночью, один час, с двадцати трех до двадцати четырех.
Таисия Никифоровна слышит, как главврач звонит в райцентр, на почту, как телефонистка Рита — ее голос все в районе наизусть знают, — видимо, говорит, что весь час уже занят, но Михаил Николаевич настаивает, просит, мол, "очень нужно", и Рита, наконец, милостиво уступает, обещает вклинить его вне очереди.
"Так, — качает головой Таисия Никифоровна. — Приспичило. Ясно дело, папашу попросит… помочь…"
Она почти угадала. Михаилу Николаевичу действительно вдруг нестерпимо захотелось поговорить с отцом. Нет, он не собирается ни о чем просить. Просто поговорит. Узнает, как они… Звонит ли Нина? Может быть, спросит, что в последний раз давали в Филармонии? И какая погода сейчас в Ленинграде? Тоже дождь?
Так думал Михаил Николаевич. Как и многие люди, он чуточку хитрил, обманывал сам себя. Вообще-то, в глубине души, ему любопытно было: свободно ли еще место в клинике Военно-Медицинской академии, которое ему раньше предлагали?
Нет, он не спросит об этом, но, если отец сам скажет…
"А все этот конюх, этот Петр Савельев, — переживает Таисия Никифоровна. — Довел человека…"
Весь день она ходит по больнице хмурая, молчаливая, погруженная в какие-то свои, трудные думы.
Часов в десять она входит в кабинет главврача.
Михаил Николаевич один. В больнице тихо. Больные уже или спят, или готовятся ко сну.
— Вы? — говорит Михаил Николаевич.
Он удивлен. Ведь Таисия Никифоровна дежурила сегодня в утро. Что она так поздно делает тут?
— Просьба у меня… Личная просьба, — запинаясь, произносит Таисия Никифоровна. — Вы уж не обессудьте…
— Пожалуйста, пожалуйста!
— Вот ведь незадача, — говорит Таисия Никифоровна. — Допекло. Все крепилась, а пришлось-таки вас обеспокоить. У меня давно так и тянет, так и тянет… Старость, что ль?.. Уважьте, уж будьте ласковы…
Говорит она нескладно, длинно, но Михаил Николаевич не перебивает. Он уже знает: больным зачастую трудно начать разговор с врачом. Особенно женщинам.
— Вот тут… Так и режет, — наконец выдавливает Таисия Никифоровна и дотрагивается рукой до живота.
— Посмотрим, посмотрим, — бодро произносит Михаил Николаевич.
Это он перенял у отца. Боли в области живота — может быть, пустяк, а может быть… Обычно, чем грознее симптомы у пациента, тем бодрее был голос отца.
Он осматривает Таисию Никифоровну. Как и все женщины, даже проработавшие много лет в больнице, она смущается, показываясь знакомому врачу-мужчине. Всегда проще, когда врач — чужой.
А тем более Михаил Николаевич — такой молодой…
Осмотр длится недолго. К счастью, случай четкий, вполне определенный. Теперь голос Михаила Николаевича бодр без наигрыша.
— Пупочная грыжа, — говорит он. — Сто лет проживете.
Михаил Николаевич и не догадывается, что Таисия Никифоровна еще два года назад обследовалась и выяснила: грыжа. Знает она и другое: можно эту грыжу оперировать, а можно и подождать.
Но она и виду не подает, что диагноз не нов.
— А это опасно? — спрашивает она. — Нужна операция?
Михаил Николаевич улыбается.
— Все мы, медработники, одинаковы! Другого лечить — тут мы боги! А как сами заболеем — сразу теряемся. Пупочная грыжа — что ж тут страшного? А операция… Можно сейчас, а можно — и через годик.
Таисия Никифоровна долго молчит, губы ее строго поджаты.
— Нет уж, — говорит она. — Коли нужно резать — значит, режьте. Сразу. У меня нрав такой. Иначе буду не жить, а только свою грыжу обдумывать.
Михаил Николаевич краснеет. Есть у него это дурацкое свойство: краснеть в самые неподходящие моменты.
"Меня? Меня просит? После двух смертей?"
— Торопиться некуда, — чуть оправившись, говорит он. — Положим вас в район. Там пусть главный посмотрит, ну и прооперирует.
— Нет уж! — твердо рубит Таисия Никифоровна. — Ни в какую другую больницу… Назначайте на операцию — и все тут.
Вскоре она уходит. И уже не слышит, как в кабинете главврача раздаются резкие прерывистые звонки: на проводе Ленинград.
— Да, да! — кричит Михаил Николаевич. — Папа? Это ты, папа?!
Слышимость плохая, какой-то непрерывный треск в трубке. Михаилу Николаевичу, как всем, ведущим междугородные переговоры, кажется: если громче кричать, далекому собеседнику будет слышнее.
— Да, да! — кричит он. — Все в порядке! Я говорю — в порядке! А вы как? Ну и прекрасно! Нет, в ближайшее время не приеду! Работы — по горло. Вот еще рентгеновский аппарат вырвал. Стану заодно и рентгенологом. Что-что? Я же сказал — работаем! Не зря хлеб жуем!
И голос у него сильный, уверенный…