Раскрыть ладони

— Что?

— Делать глупости в одиночку?

Попытка оскорбить? Думает, таким способом меня можно сбить с мысли? Нет, не на того напал!

— Да.

— А ты не думал, что... — пауза повисает напряжённым ожиданием. Я должен что-то сказать? Шиш! Не буду доставлять противнику подобной радости. — Что вместе глупить веселее?

— Вместе?

Стой напротив меня кто-то другой, кто-то, у кого по лицу не мельтешит чёрная змейка татуировки, кто-то, не умеющий отламывать от костей по крохотному кусочку, я бы решил, что мне предлагают дружбу. Хотя, откуда я знаю, что это такое? Всего лишь слышал рассказы. И дивился свету, наполняющему взгляды людей, рассказывающих о своих друзьях.

— Ну да.

Не-е-е-ет, не поверю! Как бы ни хотел. Потому что тогда совершу самую страшную глупость в своей жизни. Самую непоправимую.

— Ты не должен был вмешиваться.

— Но я вмешался.

— Зря.

— Лгунов и наветчиков надо наказывать.

— Ломая руки?

— Например.

Закрываю глаза, вспоминая, сколько пламени принесло ко мне колыхание занавесей, когда Харти покатился по земле. Это было не больно, не больнее, чем прикосновение нитей заклинания, но... Радости тоже не было. Ни единой капли.

— Тебе что, его жалко?

— М-м-м?

— Ещё скажи, что он был твоим другом!

— Не буду. И... мне не жаль. Совсем.

— Так в чём же дело? Что не так?

Ты не поймёшь. Не сможешь понять. Возможно, когда-то давно, пока ещё гильдейские наставники не выбили из тебя сострадание к чужим мукам, и удалось бы объяснить... Теперь поздно. Ты просто забыл тот миг, тот крошечный, едва ощутимый, но бесконечно главный миг, который... Поставил точку в книге твоей жизни. Закончил главу. Без возможности исправлений и возвращения назад.

Я злюсь даже не потому, что месть совершили за меня, хотя обидно вкушать плоды, посаженные и взращённые не тобой. Я злюсь потому, что ничего не почувствовал. Ни-че-го. У меня перед глазами корчился от боли человек, пусть и недостойный спасения, но и не заслуживающий смерти, а я просто стоял и смотрел. Даже не сделал попытки остановить стражника. А ведь Харти ещё можно было бы вылечить... Конечно, это стоило бы денег и не вернуло бы прежние руки, но позволило бы вполне сносно жить. Требовалось всего одно слово. Слово, которого от меня не ждали ни судья, ни дознаватель.

Не ждали.

Значит, по моему лицу уже тогда можно было всё прочитать?

Я не пощадил бы наветчика. Как не пощажу и скупщика, если тот посмеет устраивать торги за имя покупателя. Конечно, сейчас в лавку не отправлюсь, а выжду, пока всё утихнет и успокоится, но потом... А ведь Вайли тоже это заметил и понял. Но сбежать не посмеет, потому что слишком самоуверен. Впрочем, это мне даже на руку.

— Тебе не нужно было вмешиваться. Это моя жизнь. Только моя.

— Не хочешь никого к себе подпускать?

— Нет.

Он сжал губы, но не стал возражать и пускаться в споры, а просто кивнул:

— Ну, как хочешь.

Моё напряжение всё-таки разрывается отчаянным:

— Мне это очень важно, пойми!

— Да понимаю...

— Я должен всё делать сам.

— Угу. Всё. Делай, раз уж важно.

— Тебе не надо было... Моя работа над клинком уже закончена. Полностью.

— Знаю.

— Не надо было...

— Я не понимаю только одного. Чем и когда тебе так задурили голову, что ты изо всех дорог всегда выбираешь самую никчёмную? Добро бы, самую трудную, так нет же... И ведь дураком тебя не назвать. Не понимаю. Но если останусь рядом чуть подольше, чувствую, и сам заболею тем же недугом...

Он поворачивается и идёт к окну. Садится на подоконник, перекидывает ноги наружу.

А ведь вроде бы сначала обещал остаться и присмотреть за мной...

Сердце обиженно сжимается. Неужели мне этого хотелось? Тогда зачем я снова всё испортил? Зачем настоял на своём?

— Только из дома до утра всё же не выходи. А если выйдешь... Я тебя быстро верну в постельку.

Серое пятно слилось с сумерками, наползающими на крышу, и исчезло.

Как тихо... Дядя, похоже, давно уже угомонился, а кузены наверняка отправились бродить по окрестным питейным заведениям, где в преддверии Середины лета начинают разливать настоявшийся и достигший вершин своего аромата и хмеля весенний эль. Тайана тоже или спит, или рукодельничает, готовя приданое для своей непременной свадьбы. И все вполне счастливы. Одним лишь тем, что живут. Так почему же я не могу быть счастлив?

Потому что мимо меня по тропке жизни снова пролегли чужие следы, которые вполне могли бы слиться с моими. Но я не позволил.

— Мэ-э-эл...

Осторожное, еле слышное в сопровождении шуршания скребущих дверной косяк ноготков обращение.

— Да?

— Ты никого не ждёшь?

— А должен?

Тай испуганно смотрит исподлобья:

— Кто ж тебя знает...

— Что-то случилось?

— Там... к тебе пришли.

— Пришли, так пусть заходят.

— Прямо сюда?

— А куда же ещё?

Девушка оглядывает чердак и царящий на нём беспорядок:

— Ну, как знаешь...

Кто бы ни хотел меня видеть, незачем пыжиться и пускать пыль в глаза. Всё равно моё благоденствие никого и никогда не будет интересовать. Не прибрано? И что с того? Не успел вернуть порядок перетряхнутым сундукам и книжным шкафам? А когда мне было успевать? После разговора с Тенью сил просто не осталось, я рухнул на кровать и забылся сном. Судя по тому, что не выспался, сон оказался дурной и мутный, да к тому же заставил проваляться до самого завтрака. Приберусь потом. Надеюсь, гость не придёт в ужас от разбросанных по полу вещей... А если и придёт, его трудности, не мои. Не собираюсь любезничать.

Шорох тяжёлой хрусткой ткани. Поскрипывание паркета под узенькими туфельками.

— Так вот, где ты живёшь.

Голос кажется знакомым, почти родным, и я непременно узнал бы его обладательницу с первого взгляда, если бы... Если бы не новые оттенки, которые были бы дикими и странными для прежней Келли, зато новому образу подходили удивительно хорошо. Собственно, они ведь и были рождены именно для маски знатной дамы, со всем возможным тщанием выпестованы и теперь весьма ловко использовались. Но единым целым с женщиной не стали. Не могли стать. Возможно, должно было просто пройти время, долгое или короткое. И всё же, я смотрел на гостью и понимал: все её старания напрасны. Потому что для меня ничего не изменилось.

Тёмное золото волос гладко зачёсано и уложено плотными валиками причёски, предпочитаемой модницами лет эдак двадцать тому назад. Моя мать носила такую же, и я хорошо помню её злую ругань, предназначавшуюся наполовину служанке, плохо справляющейся с волной густых волос, а наполовину самим непокорным локонам. Ах да, забыл, ещё горсточка ругательств отходила мне. За то, что подглядывал.

Почти непроглядное кружевное полотно накидки, закреплённое парой шпилек где-то на затылке, убрано за спину и позволяет оценить невесть откуда взявшуюся благородную бледность прекрасного лица. А по улице, значит, мы теперь ходим, прячась ото всех? Не хотим повстречать старых знакомых, которые нас узнают? Как же быстро меняются люди... Неужели со мной происходит то же самое? Или будет происходить? Правда, пока веской причины не было, но кто поручится в её дальнейшем отсутствии?

Стройная фигура полностью скрыта под плотным шёлком строгого платья, видна только узенькая полоска шеи над высоким воротником и кончики пальцев, словно на показ тела наложен строгий запрет. Впрочем, возможно, знатные дамы именно так и одеваются. Хотя... Если вспомнить Иннели, то она даже в своём замке вольно относилась к одежде. Ага, наверное, в этом и кроется главное различие между дворянами по рождению и теми, кто случайно приблизился к кормушке! Человек, выбившийся наверх из низов, будет вовсю стараться подделаться под существующие правила, чтобы стать «своим». Но не зная, какое из правил действительно важное, а какое осталось в использовании лишь из уважения к традициям предков, наделает множество ошибок прежде, чем сам всё поймёт. А пока пытается понять, здорово рассмешит зрителей, конечно же.